Трое

– Я исправлюсь. – Ему хотелось провалиться сквозь землю от стыда.

– Что вы хотите заказать? – спросила она, и неловкость прошла.

– Дома я питаюсь просто и незамысловато, тем, что и все. В отлучке я живу в гостиницах, где мне вечно подсовывают какие-то загадочные блюда. А больше всего мне нравится то, чего здесь не подадут: жареный бараний окорок, пудинг из почек с зеленью, ланкаширская похлебка.

– Знаете, что меня в вас больше всего привлекает? – улыбнулась она. – Вы не имеете представления, что является изысканностью, а что нет, но, в любом случае, она вас совершенно не волнует.

Он коснулся лацканов пиджака.

– Вам не нравится этот костюм?

– Нравится, – сказала она. – Хотя, скорее всего, он вышел из моды, уже когда вы его покупали.

Он остановился на куске мяса с вертела, а она на тушеной печенке, которую ела с завидным аппетитом. Он заказал бутылку бургундского, ибо это тонкое вино как нельзя лучше подходило к печенке, мягко дав ей понять, что хоть в винах он разбирается, поскольку такова его работа. Сузи опустошила добрую половину бутылки, что он ей с удовольствием позволил; у него же не было аппетита.

Она рассказала ему, как в свое время принимала ЛСД.

– Это просто незабываемо. Я чувствовала все свое тело, словно я в нем и вне его. Я слышала, как бьется сердце. Кожа просто пела от счастья, когда я прикасалась к ней. И вокруг полыхание красок… А я все задавалась вопросом: то ли наркотик в самом деле показывает мне эти красоты, то ли он привел меня в такое состояние? Это был новый путь осознания мира или же он просто усиливает ощущения, которые всегда присутствуют в вас?

– Но потом у вас не возникало потребности в нем? – спросил он.

Она покачала головой.

– Я не могла позволить себе настолько терять над собой контроль. Но я рада, что познала такое.

– Поэтому я не люблю пить – теряешь контроль над телом и мыслями. Хотя, конечно, это не то же самое. Как бы там ни было, пару раз, когда мне случалось напиваться, я отнюдь не считал, что обретаю ключ от вселенной.

Она рассеянно отмахнулась. У нее была длинная тонкая рука, точно как у Эйлы и такой же грациозный жест.

– Я не верю, – сказала Сузи, – что наркотики могут решить все проблемы мира.

– А во что вы верите, Сузи?

Медля с ответом, она, улыбаясь, смотрела на него.

– Я верю в то, что вам больше всего на свете нужна любовь. – Тон у нее был чуть вызывающий, словно она боялась ответной иронии.

– Эта философия, скорее, подходит утомленному жизнью обитателю Лондона, чем закаленному в драках израильтянину.

– Я даже не буду пытаться переубедить вас.

– Я был бы счастлив.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Вы никогда не знали счастья.

Уставившись в меню, он пробормотал:

– Я бы предпочел клубничное желе.

– Расскажите мне, кого вы любите, Натаниель, – внезапно попросила она.

– Одну пожилую женщину, ребенка и привидение, – тут же ответил он, потому что не раз сам задавался этим вопросом. – Пожилую женщину зовут Эстер, и она еще помнит погромы в царской России. Ребенок – это мальчик по имени Мотти. Ему нравится «Остров сокровищ». Его отец погиб в Шестидневной войне.

– А привидение?

– Вы хотите клубничное желе?

– Да, спасибо.

Стоял июнь, и клубника была великолепна.

– А теперь расскажите, что вы любите, – предложил Дикштейн.

– Ну… – сказала она и задумалась. – Ну… – она бросила ложку, – о, черт, Натаниель, думаю, что люблю вас.

Первой ее мыслью было: «Что за чертовщина мне взбрела в голову? Чего ради я это брякнула?» Затем она подумала: «Ну и пусть, это правда». И наконец: «Но почему же я влюбилась в него?» Она не знала, почему, но знала, когда. Ей представились две возможности заглянуть в него и увидеть подлинного Дикштейна: один раз, когда он говорил о лондонских фашистах тридцатых годов, и второй, когда упомянул о мальчике, чей отец был убит во время Шестидневной войны. Оба раза с него спадала маска. И она смогла увидеть за ней не маленького, испуганного, прижавшегося в угол человечка. На самом же деле перед ней предстал сильный, решительный и уверенный в себе человек. И в эти минуты она уловила исходящее от него ощущение мощи, словно сильный неодолимый запах. Она даже слегка содрогнулась от неожиданности.

Этот человек был загадочен и интригующе властен. Ей захотелось сблизиться с ним, понять, о чем он думает, проникнуть в его тайные мысли. Она хотела, притрагиваться к его мускулистому телу, чтобы его сильные руки ласкали ее, и глядеть в грустные карие глаза, когда он будет кричать от страсти. Она хотела его любви.

Ничего подобного с ней раньше не случалось.

Нат Дикштейн понимал, что ничего этого не должно быть.

Он любил Эйлу, которая умерла. И было что-то неестественное в его отношениях с ее подросшей дочерью, смахивающей на нее, как две капли воды.

Он был не столько еврей, сколько израильтянин, не столько израильтянин, сколько агент Моссада. И из всех окружавших его женщин он ни в коем случае не мог полюбить девушку, в которой наполовину арабской крови.

Когда красивая и обаятельная девушка влюбляется в шпиона, первым делом тот обязан спросить себя, какой вражеской разведке это на руку.