Трое

Она знала, что он осуждал Израиль. Дикштейн был его старым студентом, и отец откровенно обрадовался встрече с ним, с готовностью отбросив в сторону тот факт, что его бывший студент оказался на стороне врага. Но теперь она хотела, чтобы Дикштейн стал частью ее жизни, членом семьи. В его письме говорилось: «Я хочу навсегда быть с тобой», и Сузи с трудом могла дождаться той минуты, когда она скажет ему: «О да, я тоже».

Она считала, что обе стороны на Ближнем Востоке неправы. Изгнание беженцев было несправедливым делом, достойным сожаления, но она считала, что те давно уже должны были обзавестись новыми домами – то было непросто, но все же куда легче, чем постоянно воевать, и она презирала тот театральный героизм, искушению которого многие арабы решительно не могли противостоять. С другой стороны, было ясно, что вся эта чертова неразбериха в основе своей несет ошибку сионистов, которые завладели землями, принадлежащими другим. Этот достаточно циничный взгляд не встречал отклика у ее отца, который считал правой одну сторону и виновной другую, а светлый облик его жены, конечно же, был на стороне правых.

Ему придется нелегко. Она давно уже высмеяла его мечты, как он пройдет по церковному проходу рядом с дочерью в белом свадебном наряде; но время от времени он заводил разговоры, что ей пора угомониться и подарить ему внучку. И мысль, что его внуки могут оказаться израильтянами, будет для него тяжелым ударом.

Что ж, такова цена за право быть отцом, думала Сузи, входя в дом. Она крикнула: «Папа, я приехала!», снимая плащ и кидая в угол сумку. Ответа не последовало, но его папка лежала в холле; должно быть, он где-то в саду. Поставив на плиту кастрюлю, она вышла из кухни и направилась в сторону реки, по-прежнему подыскивая те слова, которыми она изложит ему новость. Может, ей стоит начать с повествования о последнем рейсе, а потом постепенно…

Она услышала голоса, когда приблизилась к изгороди.

– И что вы собираетесь делать с ним? – Это был голос ее отца.

– Просто следить, – сказал другой голос, которого она не узнавала. – Конечно, до поры до времени Дикштейн будет оставаться в живых.

Она поднесла руки ко рту, чтобы перехватить готовый вырваться вскрик ужаса. Затем, перепуганная, она повернулась и на цыпочках поспешила обратно в дом.

– Итак, – сказал профессор Эшфорд, – придерживаясь той системы мышления, которую мы назвали бы «методом Ростова», давайте вспомним все, что нам известно о Нате Дикштейне.

Поступай, как тебе заблагорассудится, подумал Хассан, но ради Бога решись на что-нибудь.

– Он родился в Лондоне, в Ист-Энде, – продолжал Эшфорд. – Его отец умер, когда он был еще подростком. Что относительно матери?

– По данным нашего досье, она тоже умерла.

– Ах вот как. Итак, он попал в армию в середине войны – 1943 году, насколько мне помнится. Во всяком случае, он успел принять участие в высадке на Сицилии. После того, когда была занята половина Италии, он попал в плен, точно не помню, в каком месте. Ходили слухи – не сомневаюсь, вы их тоже помните – что, будучи евреем, он подвергся особенно жестокому обращению в лагере. После войны он оказался здесь. Он…

– Сицилия, – прервал его Хассан.

– То есть?

– В его досье упоминается Сицилия. Предполагается, что он имел прямое отношение к похищению судна с грузом оружия. Наши люди купили его у шайки сицилийских уголовников.

– Если верить тому, что пишется в газетах, – сказал Эшфорд, – то на Сицилии есть только одно преступное сообщество.

– Наши люди подозревают, – добавил Хассан, – что захват судна произошел из-за подкупа сицилийцев, которые и дали наводку на него.

– Не в Сицилии ли он спас чью-то жизнь?

Хассан пытался вспомнить, о чем толкует Эшфорд. Он сдерживал нетерпение, думая: пусть трепется – авось что-то и прояснится.

– Он спас чью-то жизнь?

– Американца. Разве вы не помните? Я никогда не мог забыть. Дикштейн приводил этого человека сюда. Этакий грубоватый джи-ай. Он и рассказал мне эту историю, как раз в этом доме. Вроде мы что-то нащупали. Вы должны помнить этого человека: вы же были тут в этот день, разве не домните?

– Не берусь утверждать, что помню, – пробормотал Хассан. Он был смущен… скорее всего, он был на кухне, обольщая Эйлу.

– Это как-то… выбивалось из ряда, – тихо сказал Эшфорд. Он сидел, глядя на медленные струи воды; память его вернулась на двадцать лет назад, и лицо затуманилось грустью, когда он вспомнил свою жену. – Вот тут мы сидели, компания преподавателей и студентов, скорее всего, болтая то ли об атональной музыке, то ли об экзистенциализме, попивали шерри, и вдруг появился здоровый солдат, который начал рассказывать о снайперах, танках, о крови и смерти. По нам словно мороз прошел, поэтому я и помню все так ясно. Он рассказал, что его семья родом с Сицилии, и его родственники принимали Дикштейна после этой истории со спасением жизни. Вы сказали, что сицилийский клан дал Дикштейну наводку на судно с грузом оружия?

– Вполне возможно, вот и все.

– Может, ему не пришлось даже давать им взятку.