Трое

- Я не нахожу здесь ничего объективно мрачного, просто плохо прописанная тайга или даже болото... Не поймешь. Не обижайтесь. - Полушкин отошел в сторону, затем, точно сломавшись в пояснице, как складной нож, сел на траву и вытянул свои длинные ноги в синих рейтузах.

В его словах я уловил еле сдерживаемое раздражение, которое невольно передалось и мне:

- Добросовестное перенесение натуры на холст исполняют теперь фотографы.

- Я не раскрою какого-то секрета, если скажу, что именно за это и не любят многих наших художников, - Полушкин, словно от усталости, слегка прикрывал глаза и размеренно играл веткой жимолости. - То есть за то, что вы уклоняетесь от добросовестного перенесения натуры на холст. Вы утратили художественные навыки, верность глаза, твердость руки. Взамен натуры вы изображаете свои углы, да полосы, да пятна... И похожи друг на друга, как поленья из одного чурбака. Работать надо, а не изображать.

- То есть копировать?

- Хотя бы... для начала. Только реалистическое искусство имеет право на существование.

- Реализм не будем трогать. А копирование, даже добросовестное, убивает не только искусство, но и натуру в искусстве.

- Что-то мудрено.

- Нет, просто. Я хорошо понимаю и прощаю художника, который, к примеру, изобразил разъяренного тигра на слишком коротких ногах. Эти короткие, словно приплюснутые ноги живо передают всю тяжесть звериной злобы. Я вижу живого разъяренного тигра и совсем не замечаю умышленно укороченных ног. Но придайте ему нормальные, правильные пропорции - и как бы он ни раскрывал у вас на картинке пасть, я буду видеть просто правильно нарисованного тигра и не почувствую никакого живого ощущения звериной злобы.

- Иными словами, вы стоите за принесение природы в жертву субъективному нраву художника. Да здравствуют лиловые деревья и долой реализм!

- Опять реализм! Какой реализм вы имеете в виду? "Фауст" Гете - тоже реализм. Хотя там действует сам дьявол. Фауст одет в средневековую мантию, окружен чертовщиной, но реален для меня, потому что глубок, трагичен в поисках истины, бьется над вопросами, которые и я не могу разрешить. Поймите, в наш век, когда люди взорвали атомное ядро и вырвались в космос, скучно смотреть на раскрашенные фотографии. Мы хотим видеть так же глубоко субъективный мир художника, как глубоко заглянули в мир материи. Таинственное своеобразие духа человека не раскроешь лишь живописанием нефтяных вышек да грудастых спортсменок. Нужны новые формы и методы, их надо смело искать.

- Ищите! Но не забывайте, что мы живем в обществе и каждый должен выполнять свой долг, в том числе и художник. И когда он под видом поиска формы уходит от изображения насущных вопросов и задач сегодняшнего дня, то это, мягко выражаясь, называется увиливанием. - Полушкин резко откинул ветку жимолости и поджал, словно втягивая в себя, нижнюю губу.

- Стасик, что ты говоришь? - Нина настороженно смотрела то на Полушкина, то на меня.

- Простите, - холодно произнес в мою сторону Полушкин. - Я не имел в виду именно вас. Я говорю вообще, безотносительно.

- А я и не обижаюсь, - сказал я, как мог, сдержанно. - Я просто хочу вас спросить: почему вы занимаетесь каким-то Бохайским царством, а не насущными вопросами сегодняшнего дня?

- Я ученый. Для науки прошлое существует только в интересах сегодняшнего дня.

- Вот оно что! Значит, вы, ученые, работаете в интересах сегодняшнего дня, а мы - нет?

- Вам виднее, как вы работаете и в чьих интересах. Но если общество выражает вам порой свою неудовлетворенность, то, наверное, не без причины. Дыма без огня не бывает. - Полушкин встал и обратился к Нине: - Ты идешь домой?

Резкий переход от спора к такому категорическому вопросу, видно, застал ее врасплох. Она как-то встрепенулась, недоуменно посмотрела на Подушкина, словно не понимая, что от нее хотят, и наконец произнесла:

- Да, да... Конечно. Извините, мы, кажется, помешали вам, - сказала она мне, глядя куда-то в сторону и подавая руку.

Рука ее была прямая и холодная.

- Заходите, пожалуйста, - тихо, все так же не глядя на меня, пригласила она на прощание и пошла торопливо впереди Полушкина.

Я долго еще, до самых сумерек, просидел на берегу и рассеянно бросал в темную бегучую воду земляные комья.

Как-то под вечер Ольгин сказал мне:

- Ступай, пригласи ученых-то; я нынче казан настрою, на ночь рыбу поедем лучить. Так ей и передай, что, мол, Иван Николаевич постарался для науки. Да и ты закис что-то. Может, на пользу пойдет прогулочка. - И он лукаво усмехнулся.

Я действительно в последние дни места себе не находил, ничего не делал - все из рук валилось и спал скверно.

Разумеется, предложение Ольгина очень обрадовало меня. А что, если она не поедет? Черт возьми, кажется, я начал беспричинно волноваться. Я быстро надел резиновые сапоги, накинул репсовую курточку и, на ходу затягивая всяческие молнии, направился к Полушкиным. Нина встретила меня возле калитки палисадника. Опираясь на жердевую изгородь, она о чем-то беседовала с хозяйкой дома, приземистой, крепко сбитой удэгейкой, с круглым миловидным лицом.