Трое и весна

К сожалению, затея с котом-десантником не получилась: глупый кот не понял, какое чудесное путешествие его ждёт, и удрал, мяукая на все село. Удрал, исцарапал мне руку и разодрал тетрадь с единственной фразой сочинения.

Дома, поужинав, я взглянул на часы и собственным глазам не поверил. Десять часов. Сгоряча бросился к столу, чтобы взять новую тетрадь и… какая там тетрадь. Хотя в глазах и стояли весенние лужи, сверкающее солнце и машина-амфибия, но разве сейчас опишешь все это, если голова точно ватой набита, а веки словно клеем смазаны.

После того как я с большим трудом взобрался на печь, моя голова все же оказалась в состоянии принять решение: вскочить завтра на рассвете и быстро написать сочинение. Положу тетрадь на кадку с тестом, включу фонарик.

«До чего же легко жилось школьникам до космической эры! Подумать только — за сочинение брались только с пятого класса!»

Ночью приснилось мне, будто стою я под Белебнем, а на его макушке сидит возле большого ящика продавщица сельмага тётка Анна и кричит грубым голосом: «Ну-ка, кто проворный!» И что-то пускает вниз. Я раскинул обе руки, ловлю. И пляшу от радости: шестицветная шариковая ручка, точно такая, как у председателя колхоза, который ездил туристом в Италию. Потом ловлю огромную шоколадку. Потом — машину-амфибию…

Затем меня ловит… мать. Хватает за ноги, дёргает, я стремительно выныриваю из своего волшебного сна, продолжая грести обеими руками. И, похолодев, слышу материны слова:

— Хлопче, что-то ты разоспался? Забыл, что каникулы кончились и пора в школу?

Не буду рассказывать, с каким настроением я плелся в школу.

Сев на парту, я взглянул на Андрея и понял: у него тоже скверное настроение.

— Ну как, отдохнули, набегались, начитались? — бодро сказала Мария Игнатьевна после того, как поздравила нас с началом четвертой четверти. — Конечно, и сочинения интересные написали…

Несколько девчонок тут же подняли руки. Ребята не торопились. Мы с Андреем тоже. Однако учительница на поднятые руки не обратила внимания, как моя мать не обращает внимания на хорошие и отличные оценки в табелях, и остановила взгляд на нас с Андреем. Мы хотя перед уроком минут пять тренировались, как сидеть независимо и смотреть смело на Марию Игнатьевну, но пяти минут нам не хватило.

— Ну-ка, Слава и Андрей, читайте, что вы там сотворили. Кто первым начнёт?

Мы стояли и молчали.

— Может, жребий бросите? Не хотите? Тогда давайте дуэтом, — пошутила учительница.

Наш «дуэт» с большим трудом выдавил из себя:

— Мы… не написали… Не успели…

Мария Игнатьевна даже очки сняла от удивления, её лицо стало каким-то беззащитным и обиженным.

— Как это — не успели? Вы что — болели?

— Ещё как болели! — насмешливо сказал Степан, обрадовавшись, что не его «зацепила» учительница. — Двустороннее воспаление хитрости!

В классе раздался хохот. Громче всех смеялся Степан. А сам тоже не вынул тетради.

Стоим с Андреем и сгораем от стыда. Мария Игнатьевна глубоко вздохнула и поставила нам в журнал по двойке. И добавила, что никогда не ждала такого от нас.

До конца урока сидели мы красные, уткнувшись носами в парту. Еле дождались звонка. Андрей погонял футбол на школьном дворе, его команда выиграла, и он повеселел. Меня в игру не взяли, и я совсем пал духом.

После уроков опрометью выскочил из школы и, не подождав Андрея, помчался домой.

Чем ближе подходил к дому, тем тяжелее становились ноги, хотя хорошо утоптанная тропа уже высохла, ходить по такой дорожке — одно удовольствие. Что я скажу отцу, матери? Мать обещала вечером испечь моих любимых гречневых блинов. Она мне блинов со сметаной, а я ей — двойку. Вот так подарок в первый день четвертой четверти!

И не дошёл до хаты. Свернул в сарай, залез в сено, зарылся с головой. Повздыхал, повертелся, уснул.

Испуганно вскочил оттого, что меня чем-то горячим и мокрым мазнули по щеке. Не сразу понял — это наш пёс Жук отыскал меня. А вслед за Жуком появился отец.

— Ты почему здесь улёгся? — спросил он, — Может, на речке провалился и боишься идти домой? — В голосе его тревога.

— Если б на речке… провалился… — безнадёжно махнул я рукой. — Двойку получил… Сочинение не написал.

И неожиданно разревелся, как в прошлом году, когда порезал о стекло пятку.

Отец, как маленького, прижал меня к груди.

— Не горюй, сынок, дело поправимое. Вот успокоишься, сядешь к столу — и сочинение само ляжет на бумагу, как ровная дорога под гусеницы. А знаешь что, — вдруг заговорщицки заблестели его глаза, — не скажем матери о двойке. Зачем её огорчать? А вечером — я постараюсь пораньше в мастерской управиться, трактор у меня уже в полном порядке, — пойдём с тобой смотреть весну. Глядеть будем в четыре глаза, больше увидим. А потом за стол сядешь. Согласен? — Он подал большую и твёрдую, как доска, ладонь.

Конечно, согласен, — протянул я свою руку, и она спряталась в отцовской ладони.

— Тогда полный порядок в тракторных бригадах, — бодро сказал отец.

Одним движением опустил меня с копны сена вниз, отряхнул, вытер мне слезы платком, густо пахнущим машинным маслом.