Трое из Кайнар-булака

«Черное письмо» показалось Пулату громом среди ясного неба. Он ударил именно над его домом. Во многих домах Шерабада эти письма уже сделали свое подлое дело — погрузили их в кладбищенскую тишину. Но вместе с тем они наполнили сердца гневом, ненавистью к врагу и жаждой мести. Тишина воцарилась над домом Пулата до тех пор, пока его жильцы не осознали, что Сиддык уже никогда не войдет сюда, что его уже нет среди живых. Первой это поняла Мехри, а за ней и Саодат. Они начали рыдать во весь голос, рвали на себе волосы и царапали до крови лицо. Плакал, низко склонив голову и закрыв лицо руками, тога. А Пулат сидел, будто бы окаменевший, ничего не соображая, и, кажется, ничего не слышал. Чудилось ему, что сидит он на вершине горы, окруженной безмолвьем неба. Приходили соседи, знакомые и друзья по работе, чтобы выразить свои соболезнования, женщины собрались на «плач». Они ходили по кругу в центре двора и плакали громко, так, чтобы душа погибшего сама смогла убедиться, что скорбят по ней искренне. Мысль Пулата никак не хотела мириться с потерей сына, она надеялась, что это — ошибка и что вот-вот в калитку заглянет почтальон и протянет письмо от него. В Шерабаде уже были случаи, когда люди после похоронок получали письма от своих близких. Разве не должно этого случиться с Сиддыком? Ведь он еще совсем молод, ему рано умирать! Так Пулат сидел, может, пять, а то и все десять часов, опершись спиной об урючину, не замечая, что уже давно наступила ночь, а женщины разошлись по домам. Тога, наверное, в сотый раз трогал его плечо рукою и произносил одно и то же:

— Пулатджан, возьми себя в руки! Ты же мужчина!..

А у него в голове проносились тысячи мыслей, но ни одна из них не могла утешить, подсказать что-то, посоветовать. Это были мысли стоящего на грани потери рассудка человека, как сумасшествие. А тога продолжал:

— Пулатджан, очнись, возьми себя в руки! Что поделаешь, беда пришла в дом всего народа.

— Ну, почему мой сын должен умереть, ота?! — воскликнул Пулат, очнувшись, и слезы потекли по его лицу. — Почему? Что он сделал плохого этому проклятому Гитлеру?! И где ваш всевидящий и всемогущий аллах? Неужели он слеп, не видит, какая несправедливость творится в его владеньях?! О, небо, будь ты проклято!

— Остановись, — вскричал тога, — не гневи небо!

— А плевать я хотел на него, тога! Не боюсь я аллаха! Он глух к людским мольбам. Скажите, почему я должен трепетать перед ним? За то только, что он мне дал жизнь?! Пусть возьмет ее хоть сейчас!..

— Бережешь слово — сбережешь голову, сынок, — сказал тога. — Не кричи. Что скажут соседи, услышав от тебя такие слова? Мы живем среди людей и давай поступать по-людски. Слезами и вообще уже ничем горю не поможешь. Подумаем, как лучше провести поминки по внуку. Земля тверда, а небо далеко, возьми себя в руки. Горе гореванием не избудешь.

— Пулат-ака, акаджан, — произнесла Мехри, присев рядом. Она хотела подбодрить мужа, но слова не шли из нее. Только припала к его плечу и снова зарыдала.

— Отаджан, онаджан! — произнесла Саодат, обращаясь к отцу и матери одновременно, но и у нее не было слов утешения. И она, как мать, стала плакать, прислонившись к плечу отца с другой стороны.

Пришли Истокины. Они молча присели на корточки рядом с ними. Тога, как мог, прочитал заупокойную молитву. Когда он начал гундосить нараспев ее непонятные строки, Мехри и Саодат перестали плакать, Пулат только чувствовал, как вздрагивали их щуплые плечи. «Да, земля тверда, а небо — далеко, — подумал он, понемногу приходя в себя, — оно равнодушно, к нам, к людям. Копошитесь, как муравьи, и копошитесь на здоровье, мне абсолютно нет до вас дела!» Михаил Семенович и Ксения-опа вместе со всеми сделали «оумин». Саодат пошла вскипятить чай.

— Нет у меня слов, чтобы выразить тяжесть твоего горя, брат, — сказал после долгого молчания Истокин. — Оно нелепо, неестественно от природы. Но что поделаешь? Тысячи таких, как наш Сиддык, смелых и отважных йигитов гибнут каждый день и час, гибнут ради того, чтобы завтра люди жили без войны. Извини, что я говорю немного возвышенно, может, эти слова и не подходящи для данного момента, но мои слова искренни, я их пропустил через свое сердце. Тебе надо понять, что такая страшная война не может обойтись без крови и жертв. И победа без этого тоже невозможна, наша победа. Гордись, что твой сын принес на алтарь будущей победы самое дорогое — свою жизнь!

— Не убивайте себя горем, Пулатджан, — тихо сказала Ксения-опа, погладив его руку, — мужчины не имеют права на это…