Трое на четырех колесах

Я право не знаю, что может выйти, если человек купит первый билет, дающий ему право проезда, но откажется от второго и третьего. Заставят ли его бежать за поездом? Или позволят приклеить на себя билет и поместиться в товарном вагоне?.. И что сделают с пассажиром, который, имея добавочный билет для скорого поезда, откажется купить плацкарту? Положат ли его на сетку для зонтиков, или позволят вывеситься из окна?..

У Джоржа хватило денег только на билет третьего класса в медленном поезде. Чтобы избегнуть разговоров с кондукторами, он подождал, пока тронулся поезд, и уже тогда вскочил в него. Тут и начались преступления нашего друга, предусмотренные законом:

«Вскакивание в поезд на ходу».

«Вскакивание в поезд, несмотря на замечание железнодорожного служащего».

«Езда в скором поезде с билетом для обыкновенного пассажирского».

«Отказ доплатить разницу в цене». (Джорж говорит, что он не отказывался, а просто ответил, что у него нет добавочного билета и нет денег, и предложил вывернуть карманы; все, что у него нашлось— около тридцати пфеннигов).

«Проезд в вагоне высшего класса, чем указанный на билете».

«Отказ доплатить за эту разницу в цене». (Джорж говорит, что не имея денег, он согласился перейти в третий класс, — но третьего класса в поезде не было; предложил поместиться в товарном вагоне,— но они об этом и слушать не хотели).

«Сиденье на нумерованном месте». (Ненумерованных мест не было вовсе).

«Хождение по коридору». (Трудно сообразить, что ему оставалось делать, когда они не позволяли сидеть даром).

Но объяснений в Германии не допускается, то есть им не придают никакого значения, и путешествие бедного Джоржа от Карлсруэ до Бадена обошлось в конце концов столько, сколько, по всей вероятности, не платил еще ни один путешественник.

Легкость, с которой постоянно попадаешь в Германии в какую-нибудь историю, наводит меня на мысль, что это идеальная страна для молодого англичанина: студентам, молодым кандидатам на судебные должности, офицерам запаса армии на половинном жалованьи — развернуться в Лондоне очень трудно; для среднего здорового юноши британской крови развлечение тогда только доставляет истинное удовольствие, если оно является нарушением какого-нибудь закона. То, что не запрещено, не может дать ему полного удовлетворения. Попасть в затруднительное положение, «влететь в историю» для юного англичанина — блаженство; а между тем, в Англии это требует большого упорства и настойчивости со стороны любителя.

Я как-то беседовал на эту тему с одним почтенным знакомым, церковным старостой. Мы не без тревоги просматривали с ним 10-го ноября[1] дневник происшествий: у него есть собственные сыновья, а у меня на попечении находится племянник, который, по мнению любящей матери, пребывает в Лондоне специально для изучения инженерного искусства. Но близких нам имен в числе молодежи, взятой накануне в полицию, не числилось — и мы разговорились вообще о легкомыслии и испорченности юношества.

— Удивительно, — заметил мой друг, — как крепко держатся традиции... Когда я был молод, этот вечер тоже обязательно кончался скандалом в ресторане Крайтирион.

— Бессмысленно это! — заметил я.

— И однообразно!.. Вы не можете себе представить, — говорил он, не сознавая, что по его суровому лицу разливается мечтательное выражение, — как может надоесть хождение по знакомой дороге в полицейский участок. А между тем, что же нам оставалось делать? Положительно ничего! Если мы, бывало, потушим фонарь на улице, — придет человек и зажжет его опять; если начнем «оскорблять» полисмена, — он не обращает ни малейшего внимания, как будто не понимает; а если понимает, то ему все равно. Когда находило желание вступить в бой со швейцаром у подъезда в театр, то это кончалось большею частью его победой и пятью шиллингами с нашей стороны; полное же торжество над ним обходилось в десять шиллингов. Это развлечение не привлекало меня, и я испробовал однажды то, что считалось у нас верхом молодечества: вскочил на козлы кэба, хозяин которого сидел в трактире — на Дин-стрит — и отъехал в качестве извозчика. На углу первой же площади меня подозвала барыня с тремя детьми, из которых двое ревели, а третий наполовину спал. Прежде чем я успел сообразить, что следует спастись бегством, она всунула малышей в кэб, заплатила мне вперед шиллингом больше, чем следовало (так она сама сказала), и дала адрес, куда везти детвору — на другой конец города. Лошадь оказалась уставшая, и мы плелись битых два часа. Более скучного развлечения я в жизнь мою не испытывал! Два раза отворял я окошечко и принимался уговаривать детей вернутся к даме, но каждый раз младший из них подымал неистовый рев. Когда я предлагал другим извозчикам перенять от меня седоков, они большею частью отвечали словами популярной тогда песни: «Не далеко ли, друг мой, ты зашел?..» Один из них предложил передать моей жене все прощальные распоряжения, а другой обещал собрать шайку и освободить меня, когда схватят.