– Днем на Кингз-роуд в Брайтоне она светила прекрасно, даже лошадь испугалась. Когда же стемнело и мы выехали за Кемп-Таун, она погасла, и тебя вызывали в суд за езду без огней. Может, ты помнишь, как мы погожими летними днями любили кататься по городу. В светлое время суток она старалась изо всех сил. К наступлению же сумерек, когда полагается включать освещение, она, естественно, уставала и требовала отдыха.
– Да, она несколько раздражала, эта чертова фара, – пробормотал Гаррис. – Что было, то было.
– Раздражала она меня; для твоей реакции я выбрал бы более сильное слово. А потом пошли седла, – продолжал я: хотелось, чтобы он запомнил урок на всю жизнь. – Скажи мне, были ли такие седла, которых ты не испробовал?
– У меня есть заветная мечта, – признался он. – Подобрать седло, на котором удобно сидеть.
– И думать забудь: мир, в котором мы живем, далек от совершенства; здесь все перемешалось – и радость и горе. Кто знает, может быть, за морем лежит чудесная страна, где седла делают из радуги на облачной подушке; в нашем же мире проще привыкнуть к чему-нибудь жесткому. Взять хотя бы то седло, которое ты приобрел в Бирмингеме; то, что состояло из двух половинок и походило на пару говяжьих почек.
– Ты имеешь в виду то, в основу конструкции которого был положен анатомический принцип? – уточнил он.
– Наверное, – ответил я, – На коробке была нарисована часть скелета, который сидит, вернее, та часть скелета, которая сидит.
– Все верно; на схеме было показано правильное положение тела при…
– Не будем уточнять; картинка мне показалась несколько неприличной.
– С точки зрения медицины, все было правильно.
– Не знаю, – сказал я. – Седоку, у которого, кроме костей, ничего нет, оно, возможно, и подошло бы. Я испытал его сам и со всей ответственностью заявляю: для человека, у которого есть кожа и плоть, это медленная смерть. Как только наезжаешь на камень или попадаешь в ухаб, оно щиплет тебя; это все равно, что заниматься выездкой норовистого омара. А ты пользовался им целый месяц.
– Я считаю, что лишь так можно познать скрытые достоинства изобретения, – гордо заявил он.
– За этот месяц домашние тоже сумели познать твои скрытые, с позволения сказать, достоинства. Твоя жена жаловалась мне, что за всю вашу совместную жизнь не видела тебя таким злобным, вздорным, склочным, как в тот месяц. А помнишь то седло с пружиной?
– Ты имеешь в виду «Спираль»?
– Я имею в виду то, из которого ты вылетал, как чертик из табакерки; иногда ты падал назад в седло, а иногда и нет. Я не затем завел об этом речь, чтобы вызвать у тебя неприятные воспоминания, просто хочу предостеречь тебя от всякого рода экспериментов. В твои годы это уже опасно для жизни.
– Что ты затвердил как попугай: «В твои годы, в твои годы»? Мужчина тридцати четырех лет…
– Скольки-скольки лет?
– Если вам тормоза не нужны, что ж, дело ваше. Но когда вы с Джорджем, разогнавшись на спуске, залетите на колокольню, прошу меня не винить.
– За Джорджа я не ручаюсь, – сказал я, – он может вскипеть по самому ничтожному поводу. Если мы, как ты выразился, «залетим» на колокольню, то скорей всего он начнет ворчать; но я обещаю объяснить ему, что ты здесь ни при чем.
– Машина в порядке? – спросил Гаррис.
– Отличный тандем.
– Все отладил?
– Нет. И никакой отладки не допущу. Машина на ходу; и трогать ее до отъезда я не дам.
Знаем мы эти «отладки». Как-то в Фолькстоне на реке я познакомился с одним малым. Мы разговорились, и он предложил мне покататься на велосипедах. Я согласился. Утром я встал чуть свет, что далось мне нелегко, и стал ждать его в саду; он опоздал на полчаса. Утро было чудесное. Когда тот тип наконец-то появился, он тут же спросил:
– На вид машина неплохая. А как на ходу?
– Да как все, – добродушно ответил я. – Утром бежит хорошо, после обеда – похуже.
Вдруг он вцепился в переднее колесо и яростно встряхнул велосипед.
– Не надо с ним так, что-нибудь сломаете, – взмолился я.
Я не понимал, с какой это стати он так набросился на мой велосипед, ведь тот же не сделал ему ничего плохого. И вообще, даже если он и провинился, то наказывать его имел право только я. Я испытывал те же чувства, что и хозяин, у которого побили собаку.
– Переднее колесо люфтит, – заметил он.
– А вы не трясите, оно и не будет люфтить. – Ничего оно не люфтило; как люфтят колеса, мне хорошо известно.
– Это может плохо кончиться. Ключ у вас есть?
Мне следовало бы проявить твердость, но я почему-то решил, что он разбирается в этих вещах, и пошел в сарай за инструментом. Вернувшись, я застал его сидящим на земле. Зажав колесо между колен, он крутил его, пропуская через оттопыренные пальцы. Останки велосипеда валялись рядом на дорожке.
– С передним колесом что-то не в порядке.
– Да неужели?
Но такие люди иронии не понимают.
– По-моему, подшипник полетел.
– Не стоит беспокоиться, вы можете переутомиться. Давайте-ка поставим колесо на место – и поехали.
– Раз уж оно отвинтилось, то лучше сразу посмотреть, что в нем разладилось. – Он говорил так, будто колесо отвинтилось само собой.