Трое против дебрей

В моем желудке покоилась половина жареной кряквы, а поверх нее — четверть голубичного пирога. Старина-солнце готовилось отойти ко сну, а старуха-луна, толстая, как осенняя репа, соби ралась занять свое место над вершинами деревьев в совершенно иной части света. Это был мой самый любимый час суток. Стая шумливых чернетей переругивалась в зарослях рогоза, а напро тив меня в пруду по брюхо в воде стояла олениха с олененком, утоляя вечернюю жажду.

Бобры вышли на очередную вечернюю вахту для осмотра плотины. Я подумал: «Нынче в этой колонии, вероятно, дюжина бобров, никак не меньше».

Закончился еще один день работы, и приятно было созна вать, что тобой что-то сделано. Будь то мера дров, напиленных, наколотых и уложенных к зиме, или старая протока, расположенная на противоположном конце озера Мелдрам, где поселилась теперь пара выдр. Совершенно очевидно, что, когда озеро снова замерзнет, выдры будут навещать эту протоку, а большинство жителей леса умеют прорубить во льду отверстие, ведущее к подводному входу в жилище выдры, воткнуть пару кольев в дно и поставить ловушку. Хорошая шкурка выдры стоила двадцать пять долларов.

Или, может быть, это было удовлетворение от того, что ты поймал полдюжины виргинских филинов; численность филинов тоже надо было регулировать: они охотились на ондатр. А может быть, это было сознание того, что удалось, наконец, свести сче ты со старым койотом, который в свое время погубил много бобров, но теперь уже не сможет этого делать. Это были мелочи, но тем не менее это все-таки были дела. Все они в конечном итоге составляли нечто большее, а человек живет ради того, чтобы что-либо сделать, завершить.

Вечерние сумерки. Половина населения тайги уже готова отойти ко сну, а другая половина готовится встать на вахту. Тайга никогда не спит. Она трудится день и ночь напролет, она никогда не бывает абсолютно спокойна.

В этот вечер бобрята рано вышли на прогулку. Обычно мать не дает им покидать дом, пока совсем не стемнеет и зоркие глаза хищников уже не смогут увидеть их, но сегодня они убежали из хатки через несколько минут после захода солнца и вереницей поплыли к большому камню.

Может быть, им казалось, что они обманули мать и сумели убежать из дома незаметно. Если так, то они обманывали толь ко себя. Мать начеку. Она лежит неподвижно в центре пруда и очень хорошо знает, где ее малыши. Старую мать-бобриху невозможно обмануть, когда она следит за малышами.

В сентябре будет пять лет, с тех пор как бобры поселились на ирригационной плотине и ручье Мелдрам. Может быть, эта старая бобриха одна из двух первых пар, но я этого не могу доказать. Некоторые охотники говорят, что бобриха может про жить двадцать лет и больше, если она не попадет в капкан или в зубы к хищнику, хотя, каким образом они это установили, я толком не знаю. Наши первые две пары бобров поселились в водах Мелдрам-Крика в 1941 году. Но только через девять лет мы поставили первый капкан и поймали первого бобра. К тому времени не только ручей, но и многие отдаленные озера были набиты бобрами до отказа. Бобры вернулись и в другие ручьи и озера за мили от наших охотничьих владений. Так же как и от камня, упавшего в воду, все шире разбегаются волны, так и бобры к 1950 году расселились по большей части Чилкотина.

На камне едва хватает места для одного бобренка, и каждый из них думает, что это место принадлежит ему. Им по десять недель, а весят они в три раза больше ондатры. Когда они шлепают хвостами по воде, можно поклясться, что это всего лишь форель, выскочившая за мухой. Они научились этому мастерству, наблюдая и слушая, как старшие бобры бьют хвостом по воде, и они запомнят это на всю жизнь.

Вот один из них сидит на камне и с полминуты удерживает позиции против остальных трех бобрят, подкрадывающихся, чтобы совместными усилиями спихнуть его вниз головой в воду. Однако эти малыши неплохо умеют играть в войну. Пока двое нападают спереди, третий подкрадывается сзади, потихоньку взбирается на камень и одним резким рывком сбрасывает кре пыша в воду.

Все это напоминает мне игру, в которую я играл мальчиш кой много лет назад в Англии, когда все мои знания о канадской тайге исчерпывались тем, что я прочел у Джеймса Оливера Кервуда или Фенимора Купера. Для мальчика девяти-десяти лет воображение намного реальнее жизни. Поле зреющей пшеницы — это бесконечный таинственный лес, ручеек — могучая река, через которую надо как-то переправиться. А если надолго закрыть глаза и покрепче зажмуриться, эти маленькие кучки земли перестают быть кротовыми выбросами — это хатки бобров, выступающие из озера, затерянного в горах.

Кто-нибудь из мальчишек лез на каменную стену, которая в его воображении превращалась в крепостной вал, и бежал по верху стены, показывая нос своим товарищам, пытавшимся поймать его и столкнуть на землю. Дети людей и дети бобров одинаково дают волю воображению.