Трое против Колдовского Мира. III-V

— Скоро ночь. — Кемок приладил над огнем сырую ветку с нанизанным на нее мясом. — Не повременить ли, Каттея, до утра? Нам способствуют силы, питаемые светом. А в такое время — мы рискуем вызвать вместо них силы тьмы.

— То, что мы задумали, следует творить на заходе солнца, — возразила Каттея. — Свет и тьма не всегда противятся друг другу. Теперь оба выслушайте меня, ибо, когда я предамся действию Силы, вы уже ни о чем не сможете меня спросить. Вам нужно взять меня за руки и соединиться со мной разумом. Не обращайте внимания на то, что будет происходить со мной, и ни в коем случае не выпускайте моих рук из своих. Что бы ни случилось, не оставляйте меня!

Ей не нужно было просить нас об этом. И Кемок, и я тревожились за нее. Она была слишком молода и хрупка, хотя и прошла суровую школу колдовства. Сестра старалась казаться спокойной и уверенной в себе, каким старается казаться юный воин, которому предстоит первый бой.

Тучи, закрывавшие небо весь день, к заходу солнца рассеялись. Каттея позвала нас на западную сторону островка, откуда мы могли наблюдать закат. Мы взялись за руки и так замерли.

Мои ощущения были схожи с теми, что я испытывал, когда мать созвала нас помочь ей найти отца. Так же, как и в тот раз, я утратил осознание себя и, ничуть не противясь этому, растворился в каком-то пульсирующем потоке, словно сам стал этим потоком…

Не знаю, как долго это продолжалось. Внезапно я опять ощутил себя самим собой. Я держал за руку Каттею, которая, судорожно глотая воздух и стеная, дергалась всем телом, как в падучей. Свободной рукой я взял ее за плечо, стараясь сдержать эти конвульсии, и заметил, что Кемок тоже вцепился в нее обеими руками.

Она резко вскрикивала и дергалась так, что мы едва удерживали ее на месте. Глаза сестры были закрыты. Казалось, сознание покинуло ее, и тело само собой продолжает противиться тем мукам, которые она ему навязала.

Вдруг она пронзительно закричала, изогнулась дугой и так застыла, а над ее телом возник узкий и длинный язык света, который чуть покачивался, как пламя свечи на ветру. Каттея задрожала и открыла глаза. Порожденное ею свечение изменило форму — оно приобрело вид крылатого жезла и больше не двигалось.

Поддерживаемая нами под руки, Каттея опустилась на колени перед этим сгустком света и стала что-то наговаривать — как тогда, когда общалась с фланнаном. Все еще соприкасаясь с нею разумом, мы были способны улавливать смысл произносимых ею слов: она твердила древние заклинания, уговаривая свое бестелесное создание быть послушным и послужить ей.

— Теперь лети! — крикнула она под конец.

Светящийся жезл исчез. Каттея поднялась с колен и провела по себе руками, будто снимая боль.

Я подбросил сучьев в костер. Огонь осветил Каттею, и она показалась мне чуть ли не старухой. Ее искаженное болью лицо ужасно осунулось. Кемок шагнул к сестре и притянул ее к себе. Она приникла к его плечу и, постояв так, подняла голову и провела рукой по его щеке.

— Вот и все, — сказала она, — кончились мои муки. Вы помогли мне, братья. Это дитя не связано ни пространством, ни временем. Наш посланец вернется и укажет нам путь, уверяю вас в этом. А теперь давайте спать.

Сестра и брат скоро уснули. Мне почему-то не хотелось ложиться; что-то не давало покоя, и я не мог понять что. Опасения за жизнь Каттеи? Но ее муки кончились. Боязнь подвергнуться нападению? Но мы находились на безопасном месте. Мой собственный проступок? Скорее всего. «Мне предстоит расплатиться за содеянное, — сказал я себе. — А пока лучше выкинуть это из головы».

Я улегся на подстилку, закрыл глаза и уже начал дремать, как вдруг был взбудоражен столь знакомым мне звуком: в ночи послышалось лошадиное ржание!

10

Я услышал глухой стук копыт и увидел — или мне это только показалось? — как раза два полыхнули белые вспышки на той стороне реки, откуда явились напавшие на нас куторы. Я заставил себя забыть об этих тварях и стал думать о лошадях, настраиваясь на то, чтобы утром что-нибудь разведать о них. Предавшись этим мыслям, я успокоился и уснул.

Поднялся я раньше всех, хотя лег последним. Угольки в костре догорели и только чуть-чуть дымились. Было холодно. Над рекой клубился туман, цепляясь за островок белесыми щупальцами. Я бросил на тлеющие угли охапку хвороста и присел, чтобы раздуть огонь, как вдруг увидел, что на другой стороне потока стоит конь, пришедший на водопой.

Кони торской породы в Эсткарпе считаются самыми резвыми и выносливыми. Но они отнюдь не красавцы: их шерсть не блестит, как бы за ними ни ухаживали, и они весьма низкорослые. Природа не наделила их статью и красотой, и с этим оставалось только мириться. Казалось, лучших коней можно было увидеть лишь во сне. И сейчас мне думалось, что я вижу сон: на берегу реки стоял так-таки сказочный конь — вороной масти, крупный, с длинными, стройными ногами.

Я смотрел на жеребца, и во мне разгоралось неодолимое желание завладеть им. Он поднял голову и посмотрел в мою сторону — без испуга, а скорее с любопытством, и я понял, что передо мной — дикий, не ведавший узды конь.