Трое спешат на войну

Сейчас дом был как будто мертв. Усталые, полуголодные люди тихо лежали на кроватях. И тревожно, как плач, разносились по дому звуки скрипки.

Может быть, Вовка играл всю ночь. Не знаю. Мне кажется, я слышал скрипку во сне до самого утра.

— … Вставай, сынок! — будила мать. — Вставай!

Я открыл глаза. Мать склонилась надо мной. Как хорошо я знаю вот такое, склоненное над моим, лицо матери.

— Вставай, сынок! — еще раз повторила она.

Я сделал несколько энергичных движений руками и крикнул:

— Генка, подъем!

— Пусть спит, — сказала мать.

— А каша?

— Может, тебе неудобно, только командиром стал и уже кашу просить…

— Удобно, — сказал я и толкнул Генку под зад.

— Чего дерешься, — протирая глаза, сказал братишка.

— Каши хочешь?

Генка молниеносно вскочил с кровати и стал натягивать штаны.

Мы выпили по чашке холодного чая со вчерашней морковной заваркой, съели один кусок хлеба на троих, и я стал прощаться с матерью. Мне хотелось побыстрее уйти, чтобы не было слез. Но глаза у матери были сухие, как будто она знала, о чем я думаю.

— Сядем перед дорогой, — сказала она.

Мы сели. Мы не смотрели друг на друга. Взгляды были опущены. Встали.

— Мам, ты бидончик дай побольше для каши, — попросил Генка.

— Возьми на кухне тот, с которым раньше за молоком ходили.

Мать обняла меня.

— Значит, на фронт?

— Не плачь, мам.

Мать не плакала.

Я вышел во двор и свистнул два раза. В окне третьего этажа блеснули очки, и через минуту лейтенант Берзалин отдал мне честь.

— Моя мать хотела посмотреть на тебя, — сказал Вовка.

— Моя тоже.

— Нет, — произнес Генка. — Сейчас к матерям ходить нельзя — они плачут, уж это я точно знаю.

Мы минутку постояли и пошли к трамвайной остановке.

* * *

Ночью наш эшелон остановился на станции Усмань. Слышались приказы командиров. По настилам съезжали с платформ «катюши». Мощные автомобили несли на своих спинах зачехленные установки. Расчеты занимали места на машинах.

Здесь не нужны были лишние слова и рассуждения. Здесь начиналась война, и все понимали друг друга с полуслова.

Я сидел в кабине вместе с капитаном Голубевым. Его повысили в звании и назначили, командиром дивизиона. Мне просто повезло, что я попал к нему.

Капитан напряженно вглядывался в темноту.

Машины одна за одной двигались на запад к линии фронта, нащупывая дорогу тонкими, как стрелы, лучами света. Впереди вспыхивали яркие зарницы, доносился гул, похожий на раскаты весеннего грома. С каждой минутой фронт приближался.

Слово «война» для меня и моих сверстников всегда было где-то рядом. Мы, мальчишки, слышали это слово по радио, в кино, дома так часто, что просто не могли жить без него.

Мы превратили наши пресненские дворы в поля сражений. Если мы ловили «шпиона» с соседнего двора, то тут же объявляли войну. Нашими снарядами были куски глины, а зимой снежки.

Теперь я все это вспоминаю, конечно, с улыбкой. Я слышу, как грохочут настоящие пушки и от грохота содрогается земля.

Я начальник разведки. У меня взвод бойцов. Правда, в нем всего восемь человек. Но ничего, скоро должны дать еще из пополнения.

Нам приказано до рассвета разместить матчасть в лесу, замаскировать ее. Завтра утром определим огневые позиции, и тогда берегитесь, фрицы!

Я вылез из кабины на подножку. Машины, будто прицепленные друг к другу, шли ровной колонной. В голове колонны «виллис» командира полка майора Соколова. Где-то впереди со своим взводом ехал Вовка.

— Денисов! — негромко позвал меня капитан. — Не отстают наши?

— Все в порядке, товарищ капитан, — отрапортовал я. — Машины идут на заданной дистанции.

Мы мчались к фронту. Теплый ветер напирал мне в грудь, залезал в уши, ноздри, и от этого в душе моей росла военная лихость. Запеть бы… «Эх, тачанка, ростовчанка, наша гордость и краса».

Я видел, как машина майора свернула с дороги в лес. «Катюши» тоже поворачивают, и лучи фар будто режут деревья под самый корень.

И опять вполголоса звучит команда. В напряженной тишине рычат мощные моторы. Уже зазвенели топоры. Долой лишние сучки с деревьев, долой, деревья, которые мешают поставить машины! Сейчас мы хозяева в этом лесу…

Наш дивизион первым кончил маскировку. Ведь нами командовал капитан Голубев. Засучив рукава, он помогал бойцам валить деревья, обрубал сучки, натягивал сетки. Он сам садился за руль и ловко разворачивал машину. Он все умел и делал это лихо, как там, в училище.

Наконец он оправил гимнастерку и, подойдя к командиру полка, четко стукнув каблуками, отрапортовал:

— Маскировка матчасти триста восемьдесят шестого дивизиона закончена.

Майор Соколов осматривал нашу работу. Я шел рядом и видел, как улыбался Голубев. Эта улыбка меня, признаться, удивила: капитан радовался как мальчишка, хоть ему уже двадцать семь!

— Молодцы! — сказал командир полка, — Отдыхайте!

Я разыскал Вовку. Его взвод тоже закончил работу. Мы набросали на землю еловых сучков и легли. Приятно пахло свежей хвоей.