Трое сыщиков, не считая женщины

— Горяч, Александр Борисович, ох, горяч, — покачал головой Меркулов после ухода бывшего «важняка». — Порох. Только тут уж ничего не поделаешь, его тоже можно понять. — С минуту помолчав, он обратился к Антону: — Значит, ты желаешь заниматься делом генерал-лейтенанта? Что ж, ситуация в этом смысле складывается благоприятная. У меня с людьми сейчас напряженка, да и в агентстве, насколько мне известно, свободных рук нет. Безусловно, ты будешь по-прежнему числиться в «Глории». У меня есть опытный человек, с которым у тебя может получиться хороший тандем. Твоя энергия плюс его опыт — такой сплав дорогого стоит. Согласен работать в связке?

— Разумеется.

— Значит, будешь вести расследование о покушении на генерал-лейтенанта вместе с Турецким.

Антон вытаращил глаза от удивления:

— Так ведь только…

Остановив его жестом, Меркулов посмотрел на часы:

— Сейчас половина одиннадцатого. Примерно через три часа Турецкий поостынет и будет вновь готов заниматься любимым делом. Правда, потом будет разговор с женой, Саша опять психанет, еще на несколько часов выйдет из игры. А потом… потом с ним можно работать. Короче говоря, завтра утром можешь смело звонить ему и обо всем договариваться.

После завтрака Ирина Генриховна бойко хлопотала на кухне: натирала свеклу, морковку, шинковала перец и капусту, резала мясо. Украинский борщ был ее фирменным блюдом, которым постоянно восторгались все, кому довелось его хоть раз попробовать. Но все же украинский — это исключение из правил, ее коньком по-прежнему оставалась не острая прибалтийская кухня. Она с детства часто гостила у своей тетки в Паланге. А у той в хлебосольном доме часто принимали гостей. Поэтому первейшими блюдами в кулинарном репертуаре Турецкой считались цеппелины и особенно свиная отбивная — жирная, размером с тарелку.

Когда муж работал в прокуратуре, Ирина Генриховна готовила обед только по выходным. В будние дни Саша уходил ни свет ни заря, возвращался поздно, самой же ей было достаточно перехватить что-нибудь на скорую руку. Выпьет кофе с бутербродом — и достаточно. Однако с тех пор как Саша после ранения бюллетенил, приходилось готовить регулярно, каждые два-три дня. Сегодня сварит борщ, поджарит рыбу, сделает заправку для салата, и еды хватит до понедельника.

Услышав звук открывающейся двери, она крикнула:

— Шуринька, это ты?

— А кто ж еще явится в такую рань! — отозвался он.

— Я не могу отойти, слежу за рыбой в духовке.

— Ничего страшного.

Стоя у плиты, Ирина Генриховна слышала, как муж возится с книжными полками: отодвигает стекла, чертыхается, достает книги, которые потом шумно шлепаются одна на другую. Значит, на место не возвращает.

Когда, освободившись, она вошла в комнату, увидела, что Александр Борисович, даже не сняв куртку, стоит на табуретке у книжного шкафа и что-то ищет на верхней полке, периодически бросая книги на диван. Там уже накопилась такая гора, что последние сползали на пол.

— Где же мой Хемингуэй? — бормотал Турецкий и с раздраженным видом повернулся к жене: — Ира, почему у нас ничего не стоит на месте?! Куда ты дела моего Хемингуэя?!

— Не брала я его. Мне вполне хватит моего Довлатова.

— Куда же он, дьявол, тогда сам делся? Настольная книга, можно сказать. Я всегда держал его на этой полке… А вот и он!

Александр Борисович достал книжечку в мягком переплете, осторожно — зато без палочки — сошел с табуретки и плюхнулся в стоявшее в углу кресло. Открыв книгу, сделал вид, что углубился в чтение.

Тем не менее жена поинтересовалась:

— Что ты делаешь?

— Ремонтирую мотоцикл. — Оторвавшись от книги, он уставился на Ирину Генриховну: — Ну что за вопросы ты задаешь! Сама же прекрасно видишь, что я читаю. Не понимаю, что за манера спрашивать очевидные вещи?

— А это, — она кивнула на диван, — кто за тебя уберет? Пушкин? Или, возможно, Хемингуэй?

— Не беспокойся, сам уберу. Не буду отрывать Эрнеста от дела. Теперь у меня времени навалом. Только сперва почитаю. Я восемь лет ничего не читал, кроме протоколов следствий. Теперь у меня появилась возможность почитать свою любимую книгу. Этим я и займусь, пока не разучился складывать буквы в слова. А потом уберу книги с дивана на исконное место. И предварительно протру их влажной тряпочкой от пыли.

— Шура, я знаю про комиссию.

— «Старик был худ и изможден, затылок его прорезали глубокие морщины, а щеки были покрыты…» Нет, не то, — сказал он сам себе и посмотрел на жену: — Знаешь? Это великолепно. Это звучит гордо. Сама Меркулову звонила или как?

— Он позвонил.

— Такой вариант тоже можно было предположить. Проявляется всесторонняя забота о человеке. Чтобы к его приходу были готовы грелка, клизма и прочие медикаменты повседневного быта. — Он перелистнул несколько страниц. — А, вот, нашел. «Ты губишь меня, рыба, — подумал старик. — Это, конечно, твое право. Ни разу в жизни не видел существа более прекрасного, спокойного и благородного, чем ты…»