Трое в доме, не считая собаки

Иван Николаевич заинтересовался Александрой Петровной сразу и горячо. Это было видно, что называется, невооруженным глазом. Просто весь задрожал-завибрировал. Ленка с большим удовлетворением посмотрела на мать. Нормалек, мамуля! Так держать! А мы пошли? Пошли! И слиняли.

– Мне у вас очень нравится, – страстно сказал Иван Николаевич. – Очень! У вас не квартира – бабочка!

– Трамвай, – засмеялась Александра Петровна.

– Именно бабочка! По красоте подбора цветов. Вы заметили? В животном и растительном мире не бывает некрасивых сочетаний. Там всегда так вкусно все переплетается. Вот и у вас… – не хватило ему слов, и он причмокнул губами, отчего Александре Петровне сразу стало противно. Звук у гостя получился не из лучших, и слюна выбрызнулась и капелькой осталась на подбородке, и ничего больше не виделось, кроме этой капельки, и ведь когда это теперь она просохнет сама собой. У Александры Петровны в молодости была подруга, которая при разговоре – хотите верьте, хотите нет – пенилась. В уголках рта у нее собиралось и кипело такое количество взбитой пены, что Александра Петровна лезла в карман к этой своей подруге, доставала носовой платок, а если не платок, так снимала с ее же шеи шарфик, а то просто куском бумаги – про-мо-ка-ла эту бедолагу, а та смеялась: что, опять я в мыле? Но не будешь же этого, чужого ей человека, вытирать тряпочкой? Послала в ванную мыть руки вроде бы для чая. Пришел человек как человек, без слюней. А настроение все равно было уже испорчено, хотя по-человечески было много для нее как для женщины лестного. И то, как он нахваливал ее чай, в который не по-дурному набухано заварки, будто количество решает все, а тут отнюдь. И мера, и степень соблюдены, это и есть чай. А без меры сверх – деготь, а при жлобстве – извините – моча. Похвалил он и поджаренный на подсолнечном масле хлеб – мелочь, казалось бы, а на самом деле получилось красиво и вкусно. Был черствый, задохшийся в полиэтилене кусок на выброс, а повернула его на сковородке туда-сюда, сольцой сбрызнула, и нате вам…

Оказалось: на грубую лесть она падкая. Вот уж не думала. Но чем громче и глупее были комплименты кухонным доскам и крою занавесок, тем легче ей становилось! И что-то там, внутри, не то развязывалось, не то растворялось. Неужели так просто – наличие мужчины и его слов, подумала она. Кто бы мне такое сказал, в глаза бы плюнула.

– Не хочу от вас уходить, – сказал Иван Николаевич прямо и честно. – Вот не хочу, и все.

– Но придется, – засмеялась Александра Петровна. – А то на меня соседи напишут. И смехом так рассказала про человека-учителя кавказской национальности, у которого там, в горах, пасека и жена, а тут базар и ее соседка. И нашлись сигнализаторы – такой мы народ, – и соседка теперь плачет. Но Иван Николаевич тему народа не поддержал и обрубил подробности из жизни соседки. Я не пчеловод, мадам. Во-первых. Во-вторых. За интерес к вам как к женщине я готов отвечать перед милицией или КГБ, кто там ведает этим сектором.

– Каким сектором? – растерялась Александра Петровна. – Что вы мелете?

– А я знаю? Но у них все сектора должны быть. Чего вы испугались? У них своя служба, у нас своя жизнь.

Он даже приобнял Александру Петровну – вот, мол, что я имею в виду, и слегка постучал ее по спине, как стучат подавившегося: ну! ну! На какую-то секунду она прижалась к нему, но просто так, из благодарности за то, что вот, стучит ее по спине, можно сказать, интимно, но в руки себя взяла быстро. Не та она женщина, чтобы с первым встречным и с первого раза разводить объятия. Не та!

– Нет уж, Иван Николаевич. Нет! Идите себе домой! А если хотите посмотреть город, давайте в следующий раз. Хоть завтра.

Выставила в два счета. Еще минуту тому был, а уже щелк-щелк замок, и мойте, Александра Петровна, чашки.

Ночью она сообразила: ни с того ни с сего не появился бы в ее квартире этот быстро обнимающий мужчина. Это штучки дочери и зятя. Это они – молодые – решили, что ей требуется. Это они мать по себе меряют, это у них не переспать – значит недоесть, у них природа, биология – главное, и они лезут к ней со своим физиологическим метром, идиоты такие. Куда им понять, что переживания у нее другого сорта, но, как ни странно, именно сейчас переживания не казались серьезными, более того, подумалось – что-то я стала спячивать? Ну какие доносы? Ну какое убийство? Что я, шизофреничка?

И спалось Александре Петровне ту ночь хорошо, а утром случилось непредвиденное. Еще во сне Александра Петровна почувствовала, именно почувствовала, а не услышала: кто-то стоит и трется за входной дверью.