«Трое в лодке, не считая собаки» (Three Men in a Boat (To Say Nothing of the Dog), 1889) — отчёт Джерома К. Джерома о лодочной поездке с друзьями (и собакой) по Темзе. Перевод Г. М. Севера 1996 года.
Путешествия и география / Юмористическая проза18+Джером Клапка Джером
Трое в лодке, не считая собаки
За помощь в подготовке текста переводчик благодарит Президента Английского джеромовского общества Джереми Николаса.
© Джером К. Джером, 1889
© Север Г. М., перевод с англ., прим., 1996, 2004
© Васин А., иллюстр., 1959
Глава I
Нас было четверо — Джордж, Уильям Сэмюэл Гаррис, я сам и Монморанси. Мы сидели у меня в комнате, курили и беседовали о том, как были плохи (плохи с точки зрения медицины, я имею в виду, конечно).
Все мы чувствовали себя не особо и начинали по этому поводу нервничать. Гаррис сказал, что иногда на него находят такие необычайные припадки головокружения, что он едва соображает что делает. Тогда Джордж сказал, что у
Странное дело, но каждый раз когда я читаю рекламу патентованного лекарства, я всегда прихожу к заключению, что страдаю именно от той самой болезни, о которой говорится в рекламе, причем страдаю в наиболее опасной форме. В каждом случае симптомы в точности соответствуют всем ощущениям, которые я как раз имею.
Помнится, однажды я пошел в Британский музей — почитать средство от слабого недомогания, которое меня прихватило (кажется, это была сенная лихорадка). Я взялся за справочник и нашел все что искал. Потом, от нечего делать, я начал перелистывать книгу, проглядывая, безо всякой мысли, болезни. Я забыл, с какой именно напасти все началось (знаю, это был некий страшный бич человечества). Не успел я просмотреть до середины список «продромальных симптомов»[1], как стало ясно — я этим болен.
Я сидел какое-то время, замороженный ужасом. Затем, в безразличии отчаяния, я снова стал листать справочник. Дошел до брюшного тифа, перечитал симптомы — обнаружил, что брюшной тиф у меня, должно быть, уже несколько месяцев, а я об этом даже не знаю. Мне стало интересно, что у меня было еще. Нашел пляску святого Витта — выяснил (как этого и ожидал), что болен пляской святого Витта.
Меня стал интересовать мой случай. Я решил прочесать все до конца и начал по алфавиту. Прочитал про болотную лихорадку — понял, что от нее просто страдаю, причем обострение наступит через какие-то полмесяца. Брайтова болезнь, как я с облегчением обнаружил, была у меня в мягкой форме и (будь у меня только она) я мог прожить еще годы. Дифтерия у меня, кажется, была врожденной. Холера у меня была с серьезными осложнениями. Я добросовестно прокорпел над всеми буквами и смог заключить, что не страдаю от единственного заболевания — у меня не было «стертых коленей»[2].
Сначала меня это даже задело; это было похоже на какое-то неуважение. Почему у меня нет «стертых коленей»? За кого меня принимают? Чуть погодя, однако, во мне возобладали менее алчные чувства. Я подумал — ведь у меня были все остальные болезни, известные в медицине. Мой эгоизм убавился, и я принял решение обойтись без «стертых коленей».
Подагра, в самой злокачественной форме, овладела мной, похоже, без моего ведома. Ятрогенным зимосом же я страдал явно с детства. После ятрогенного зимоса там больше ничего не было, и я заключил, что в остальном со мной все в порядке.
Я сидел и соображал. Мне подумалось, какой же я, должно быть, интересный случай с точки зрения медицины! Какое приобретение для учебы! Студентам теперь не придется проходить «больничную практику», если у них буду я. Я сам по себе — больница. Все что им будет нужно — только обойти вокруг меня и идти забирать свой диплом.
Тогда я задумался, сколько еще протяну. Я попытался себя осмотреть. Я пощупал пульс. Сначала никакого пульса не было вообще. Потом он вдруг как бы забился. Я вытащил часы и засек его. Получилось сто сорок семь ударов в минуту. Я попытался послушать сердце. Я его не услышал. Оно перестало биться. Отсюда мне пришлось сделать вывод, что оно там было, все это время, и билось — только я не знаю как. Я обхлопал себя спереди, от того что называю талией, до головы, и немного с боков. Но я ничего не почувствовал и не услышал. Я попробовал посмотреть на язык. Я высунул его до предела, как он вообще высовывался, закрыл один глаз и постарался осмотреть язык другим глазом. Мне удалось увидеть только кончик, и я убедился только в одном — скарлатина у меня была точно.
Я вступил в этот читальный зал счастливым, здоровым человеком. Я выполз оттуда дряхлой развалиной.