Трое в одном морге, не считая собаки

…Так я узнал о Маришиной смерти от тещиного яда. Никогда не страдал ясновидением, но тут мне стало страшно. И больно. Эта смерть была на мне. И если бы это сделала не дряхлая сумасшедшая старуха, а здоровый мужик, я нашел бы утешение в мести. Хотя бы попытался найти.

Шеф почему-то счел Маришину смерть достаточным алиби. Хотя очевидно, что яд может действовать и в отсутствии отравителя.

Шеф извинился перед каждым из нас, а передо мной еще и за то, что не может сразу вернуть пистолет, так как его куда-то сдали. Не веря, что меня реабилитировали не только как гражданина, но и как полицейского, я тупо спросил, должен ли выходить завтра на работу?

Шеф покивал, сказал, что понимает, как я измотан и разрешил отдыхать до обеда.

НЕ СТРЕЛЯЙТЕСЬ НА ШКОЛЬНОМ ПОРОГЕ

«До обеда» — это значило, что мне нужно пережить еще ужин и завтрак. За ужином я решительно отказался обмыть чудесное избавление бутылкой «Голды», початой еще по случаю моего устройства на работу. На это Софья Моисеевна ласково сказала:

— Боря, кому суждено быть повешенным, тот не утонет…

Ночью я не спал. Давно был уверен, что мне нечего терять, кроме сына. А последнее было неизбежно и близко — Левик уже вступал в возраст, когда детям становится не до родителей… Но с потерей этой женщины я примириться никак не мог: я только сейчас врубился, что всего за несколько мимолетных, в общем-то, встреч наши отношения умудрились подняться над постелью, хоть мы с нее почти не поднимались… Теперь-то я понял в чем дело — она во мне видела прежде всего личность. Ей было интересно не сколько я зарабатываю, а что думаю. Не как у меня с женой, а как у меня на работе… Ее экстравагантная женственность скрывала и одновременно подчеркивала ум, как какая-нибудь юбка с разрезом… Под утро я отупел и перестал понимать то ли мне действительно так жалко Маришу, то ли себя, скотика, у которого женщины такого класса может уже не быть никогда.

Мозг отключался, я уже стал надеяться на сон, но тут врубился желудок, и я прошлепал на кухню. Рука было потянулась к консервам, но приступ отвращения к себе заставил вытащить супчик и хлебать эту холодную отраву.

А тут и Софья Моисеевна пожаловали — в ночной рубашке, но при челюстях.

То ли жизни меня поучить, то ли на мою агонию посмотреть.

— Боря, — сказала она грустно. — Клянусь жизнью Леночки… Я отравила только собаку… Я яд-то не выкинула, потому что боялась — вдруг кто отравится… И мне говорили, тут крысы…

С логикой у Софьи Моисеевны была, конечно, полная лажа. Потому-то я ей и поверил. Врет она всегда крайне продуманно.

— А кто же? — тупо спросил я.

Теща пожала плечами:

— Я не знаю, как принято здесь и сейчас, но я за свою жизнь видела несколько отравительниц и ни одного отравителя… Я уловила сегодня, что ты знал кого-то из убитых… Подумай, кто тебя здесь может так сильно ненавидеть?

Я честно подумал:

— Здесь я жил мирно, вы же знаете.

— А твои старые враги? Были среди них кто-нибудь с чем-нибудь еврейским?

Я не стал хамить, хотя очень хотелось, а просто красноречиво посмотрел на тещу. Но мой очень старый и очень кошерный враг тупо разглаживал на коленях ночную рубашку, словно надеясь, что на ткани выступит имя убийцы.

— Ну конечно, — сказал я. — Что еще везти из Союза, как не старые счеты?!

Каждый мечтает начать новую жизнь со сведения старых счетов! А, главное, у олим других дел, кроме мести, нет…

Но тут старая боевая лошадь встрепенулась и закивала:

— Действительно, как я не подумала! Это же надо быть каким идиотом, чтобы везти в Израиль старые счеты! — и она триумфально ткнула в стенку, где в деревянной раме лаково поблескивали «костяшки» советского компьютера, который я, вместе с тремя дюжинами граненых стаканов, вывез на сувениры, но прикипел к ним душой.

Достойный ответ не подворачивался, и я решил компенсировать остроумие профессионализмом:

— Ладно, Софья Моисеевна, яд-то откуда?

— С шука,[15] конечно, там дешевле…

— У кого?

— У торговца.

— Смертью?

— Перестань, Боря. Там в конце среднего ряда сидел очень приличный старик. Он, между прочим, тут уже сорок лет. А родом из Франции. Пережил там оккупацию…

— Как вы, однако, на иврите разговорились… или у вас гувернантка — француженка…

— Боря, ты же, все-таки, еврей. Я понимаю, что среди евреев тоже бывают дураки, и еще какие! Но и они знают, что существует идиш…

* * *