Трое в подводной лодке, не считая собаки

— А я что? Я ничего… это Гейнц сделал, я тот самогон не пью. Почти. Почти не пью, разве что после бани. Так, чуть-чуть, — он потёр левый глаз, — а то у нас никогда в меру не получается.

— Нет, ребята, аппарат я ломать не дам. Правда, Гейнц? Столько трудов вложено, — Костя понял, кто тут главный двигатель прогресса, — в условиях тотальной антисанитарии без самогона нам никак, а Гейнц?

— Да, — ответил немец, — пива нет, так приходится пить, то что есть. А от сырой воды, говорят, нарушается проистечение желчи в организме.

— Кислотно-щелочной баланс точно нарушается, — заявил Костя.

Увлекательную дискуссию о пользе напитков крепче сорока прервала Стешка, что, дескать, баня готова. Первые пошли Славка с Анной, пока ещё там не шибко жарко было, а парни собирались идти чуть попозже, когда каменка раскочегарится на полную

— Что, Гейнц, в баню-то пойдёшь?

— О, я, я… — ответил шваб, — банья — это как это по-русски? Ешь — потей, работай — мёрзни?

— Не совсем так, но в целом верно. Врастаешь в Россию, это хорошо. Ты давай, тащи шнапс, после баньки, как говорил один хороший человек, «займи, но выпей». А до парилки — ни-ни. Саня, веники есть?

— Есть… Всё есть, и метла, и помело, и голик-веник сто рублей денег.

Наконец баня освободилась, а мужики ломанулись, как стадо коней на водопой. С остервенением парились, выскакивали в клубах пара из баньки и с уханьем валялись в снегу. Первым сдался Гейнц, потом ушёл Саня. Костя пришел через два часа. Молчал, потом что-то промычал и помотал головой.

— Вакханки, блин, — наконец у него появились слова, — менады неукротимые… Кошмар какой-то. Ну что ждем-то? Вы что, без меня начали?

— А то, пока тебя дождёсси, слюной изойдёшь, — ответил Сашка, и поднял бровь на Костю, — только я от тебя таких слов что-то раньше не слышал?

Тот налил себе полстакана и заявил:

— Это мне штрафная. Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим… — и выпил.

Теперь уже Славка с удивлением посмотрел на Костю. Тот самодовольно ухмыльнулся:

— Что, не ожидали? Думали, сапог — кирзовая рожа, в репродукции Рубенса только селёдку заворачивал? Я так и знал, что вы меня недооцениваете. Но я вам не здесь!

Славка смутился, он действительно считал Костю недалёким солдафоном, родившимся, судя по всему, прямо в казарме, там же проведшим детство, отрочество и юность.

— Так откуда дровишки-то? — внезапно оживился Сашка.

— Когда сидишь в… неважно, где сидишь, а у тебя под рукой только «Русская поэзия конца XIX — начала XX века» издательства Московского университета 1979 года, твердый тёмно-зелёный переплёт, не хватает страниц со сто восемнадцатой по двести двадцать четвёртую, так выучишь наизусть не только стишки, но и все выходные данные этой книжки. Зато я теперь специалист по акмеизму. Девушкам очень нравится. Такая, говорят, у вас, Константин Иванович, трепетная и чувствующая натура. Давайте, значицца… наливайте, не тормозите. Знатный самогонище! Кто автор? Ты, Гейнц? Обалдеть, так глубоко в суть русской души никто ещё не проникал… и, главное, баню любит, это вообще…

— И это говорит нам человек с тонкой, чувствующей… У тебя, Костя, случилось словесное недержание?

— Да, от избытка чувств. Давно мы так вот культурно не сидели, культура ведь это наше всё! Наши непреходящие ценности.

— Про непреходящие ценности тебе Панкратиха расскажет. Образно и доходчиво, аж уши заворачиваются.

— Вот я и говорю. Наши непреходящие ценности — это баня, водка и бабы! Ну давайте, вздрогнем, чтоб хер стоял и деньги были!

Примерно в то же время, пока наши герои обсуждали судьбы русской культуры, Мыш, именуемый нынче «барчук», предавался болезненному сплину. Опытный специалист без труда определил бы его недуг, как «синдром Гекльберри Финна», когда у того сбылась его мечта, и он стал неприлично богат. Но если Гек Финн нашёл в себе силы порвать с условностями света, то Мышу это никак не светило. Чёткие и недвусмысленные директивы Константина Ивановича сияли перед его внутренним взором, как «мене, текел, фарес». Так что он молча тосковал по воле вольной, что безмятежно проходила под сенью дубрав и берёзовых рощ, пусть иной раз впроголодь, пусть иной раз в холоде и под дождём — но та жизнь ему казалась настоящей, полной событий и ежедневных открытий.

Первое время он через силу исполнял обязанности юного графа. Носил тупорылые ботинки с пряжками, белые чулки, какие-то смешные панталончики, синий камзольчик и сорочку с кружавчиками. Кудри ему завивал кауфер, одевали и обували его теперь двое лакеев, на завтрак — который, вкупе с обедом, происходил, чёрт побери, по звонку! его приглашали. Однако он быстро уловил все выгоды своего положения, и перестал смущаться от всяких пустяков.