Троеточие…

– Дочечка, ты чего, ты как? Как же это? Пава, Павочка, ты меня слышишь? – Она трясущейся рукой потрогала мужа за плечо. Тот не двигался.

– Убила, – обреченно прошептала Нила и уже беззвучно заплакала: – Что же будет? Что с нами будет?

– Тишина и покой, – отозвалась Людка и наклонилась: – Я ж его не рубанула, а так, обухом.

– Доченька, тебя же посадят!

– Зато вы будете жить спокойно. А меня надолго не посадят. Я несовершеннолетняя.

Женя, которая давно абстрагировалась от всех семейных проблем и бед своей никчемной дочери, ее павлина-алкаша и нагулянной внучки, с интересом смотрела на Люду. А девчонка-то наша. Ничего, что в эту рыбью немецкую Петькину породу. Вон топором этого идиота уделала, не побоялась. И стоит в любимой ее позе – рука в бедро, нос задран.

Но умиление и родственные чувства у Жени долго не длились.

Она брезгливо поморщилась:

– Людка, пульс у него потрогай.

– Я не буду его трогать, – отрезала Люда.

Нила бросилась щупать шею Паве:

– Вроде есть пульс… или нет… Я не понимаю. Мама, посмотри!

– И не подумаю.

Вдруг Пава негромко застонал.

– Живой! – обрадовалась Нила и, став на колени, попыталась перевернуть мужа.

– Жалко, – бросила Людка.

Она присядет и посмотрит в мутные полуприкрытые глаза отчима. Потом аккуратно постучит рукояткой топора ему в лоб:

– Эй, тук-тук! Слышишь меня? Еще раз маму тронешь, и я тебя не пожалею. Ночью спящего убью. Понял? И не топором, а просто шило в ухо воткну.

Павлик стонал и непонимающе хлопал глазами – то ли все еще в хмельном угаре, то ли не оправившись после удара.

В общем, Людка в последний момент струхнула и двинула его обухом как раз за ухо, в область рауш-наркоза.

Павлик все услышит и запомнит. Побои прекратятся, но каждый день двор будет слышать его вечернюю матерную мантру, когда, добив бутылку, он будет долго и смачно проклинать на все лады неблагодарную горбатую приживалку. Пава точно знал, какое слово ранит ее больнее всего.

У Людки был сколиоз. При ее худобе очень заметный. Вся левая половина спины выпирала и уходила чуть вбок. Из-за этого его падчерица даже вылетела из престижной школы.

Ксения Ивановна, узнав, что Людочка учится в английской спецшколе, сначала обрадовалась, а потом огорчилась – что значит украинский класс? Да как же она поступит? Она же по-русски будет писать с ошибками? Вы чем думали, когда в первый класс отдавали?

А кто думал-то? Записали в ближайшую школу – вот и ладно. А какой класс – кто ж смотрел! Да и разница какая, если английская спецшкола? Спасибо, что взяли бесплатно, по прописке, без блата.

Языки Людке давались легко. И знаменитый счетный Беззубовский мозг тоже достался ей в наследство.

– Вы хоть в старших классах переведите ее в центр, в языковую, но на русском. Потом будет больше шансов поступить. Я устрою, – не умолкала Ксеня. Ее Сашка готовился к поступлению на иняз в Москву, да, не без связей Панкова, но языки он учил с репетитором почти год каждый день, а тут уже уровень не хуже.

– Людка! Пойдешь в хорошую школу?

– Та у меня хорошая.

– В лучшую! К профессорским детям. Поступишь – куда захочешь, по миру будешь ездить. Хочешь?

– Хочу!

Но Ксенина услуга племяннице снова окажется медвежьей. Тощая Люда носила на злополучном, как она считала, дефективном левом плече кофточку, которую связала баб Женя. Накинутая на манер гусарского ментика вязанка маскировала выпирающую лопатку и ребра. На самом деле проблема была не такой катастрофической, как казалось Люде, но у каждого подростка свои комплексы и страхи, и «горб» для Канавской был вопиющим уродством, заметным всем.

Первым в новой школе она познакомится с завучем.

– Это что такое? – рявкнет он, указывая пальцем на кофту. – Ишь ты, стиляга нашлась!

– Это кофта, – ответила Люда. – Вы, вообще, кто?

– Я кто?! Ты кто такая?!

– Канавская. 9-Б.

– Я сказал: снять! – Завуч схватит вязанку. Людка, привыкшая к оплеухам отчима и дворовым дракам, рефлекторно треснет его по руке и перехватит кофту:

– Не трожь!

Вокруг новенькой уже собралась толпа.

– Снять сейчас же или вон из школы!

– Та не больно-то и хотелось! – Не снимая своих «доспехов», Людка развернется и, не дойдя до класса, уйдет домой. Напоследок бросит: – А будете орать – можете случайно с лестницы упасть.

Оставив последнее слово за собой, она через день вернется в свою школу и в свой непрестижный украинский класс.

– А чого повернулась, Канавська? Не прийняли до модних? – ехидно поинтересуется классная.

– Решила, что вам тут без меня совсем хорошо будет. Так что зачем неизвестных мучать? Они там ни в чем невиноватые. Вот вернулась. Рады?

– Шалено, – покачала головой учительница. – Ну раз повернулася, з тебе стенгазета.

Людка не только умела шить – она отлично рисовала. Правда, в отличие от Толика Вербы, без правил и инженерных расчетов, а с угла и без натуры.

– Шаржи и сатиру можно?

– Ні, не можна! Тільки святкову! До Дня вчителя.

Тося Верба после своего икаровского полета с четвертого этажа интерната на гранитные плиты очнется в больнице. Рядом будут сидеть учитель Нашилов, директор интерната и причитающая мама. Тося откроет глаз и поинтересуется: – А чего все собрались?