Трофейная банка разбитая на дуэли

Иногда Лодька утешал Галчуху всерьез, а бывало, что отпускал шуточки. Причем не очень осторожные. Вроде как та, про бюстгалтер. Это чтобы малость развеять Галкино уныние. Она хватала полотенце, лупила им Лодьку и в конце концов загоняла под стол. Оттуда Лодька говорил:

— Поставь лучше своего Пуччини и успокойся.

Галчуха ставила пластинку и садилась у патефона, подперев щеку. А Лодька шел читать очередные приключения.

Книжных приключений теперь хватало. Все вечера, допоздна, Лодька сидел (вернее лежал на пузе) за романами Купера, Майн-Рида, капитана Мариетта, Сальгари... Мама иногда возмущалась:

— Утром тебя опять не добудишься! Вот скажу Льву Семеновичу, чтобы не давал больше книг...

Но это она так, для порядка. И Лодька в очередную субботу или воскресенье топал в Затюменку, на Казанскую. Путь не близкий, туда и обратно — километров пять (и по сырому осеннему логу не пойдешь), а мелочь на автобус была не всегда. Но всегда была радость от спрятанной за пазуху увесистой книжки, которой опять хватит на неделю...

О матросках

Лев Семенович не сразу отпускал гостя. Впрочем, случалось, что и сразу — если был занят или куда-то спешил (тогда — выбирай книжку и будь здоров). Но чаще усаживал пить чай и заводил беседу. То рассказывал, как учился фотографировать, то рассуждал о книгах, то расспрашивал Лодьку о его делах.

Лодька охотно повествовал про "герценскую" компанию, футбольные игры, состязание по стрельбе из рогаток, про упрямую стеклянную банку, которую до сих пор так и не сумели "раскокать", про бестолкового Цурюка (вечно с ним что-то происходит!)... Про школу он говорил мало. О делах в классе вспоминать не хотелось, чувствовал он там себя неуютно. Были в седьмом классе (теперь уже "В", а не "З") неплохие ребята — Сашка Черепашин, Гриша Раухвергер, Игорь Калугин, — однако товарищами их не назовешь. И надежды на их заступничество, когда прискребался Мерюков с дружками, не было...

Про Борьку Лодька упоминал мало. Боялся, что Лев Семенович спросит: "Почему ни разу не привел с собой друга?" А Лодька не хотел. Понимал, что это не очень хорошо, но... Лодька лишь регулярно давал Борьке книги Льва Семеновича и объяснял, что берет их у маминого знакомого, который не любит лишних посещений. Это чтобы Борька не запросился с ним. По правде говоря, хотелось, чтобы у него, у Лодьки, был такой вот исключительно свой уголок, куда можно прийти и спрятаться хоть на полчаса от всей окружающей жизни.

Казалось, что у Льва Семеновича он попадает в другое время. Старые книги вокруг, старя мебель, старые часы с маятником похожим на медную сковородку... И рассказы Льва Семеновича были, как правило, о прежних временах. Про детство, про плавания с друзьями-комсомольцами по Ладоге, про довоенный клуб планеристов... Про недавние дела и про войну он вспоминал не часто. Похоже, что не любил. И Борька думал порой, что бывает у Льва Семеновича почти каждую неделю, слышал от него много всего, а по сути дела ничего толком не знает про этого человека.

Так, например, не сразу узнал он, что был у Льва Семеновича сын.

Лодька нередко ловил на себе странный взгляд Льва Семеновича — не обычный, когда говорили, глядя друг на друга, а брошенный словно украдкой, быстрый, внимательный и слегка виноватый.

Однажды, когда такой взгляд столкнулся с Лодькиным, Лев Семенович скомканно сказал:

— Вот... мне кажется, ты порой думаешь: с чего это пожилой дядька выбрал себе в приятели семиклассника, зазывает к себе, разговоры ведет...

— Н-не... — сильно застеснялся Лодька. — Я так не думаю. — Он и правда об этом не думал. Главным для него были книги. Дает их Лев Семенович — и спасибо ему, доброму человеку...

А тот объяснил, двигая туда-сюда по столу расчехленный аппарат "ФЭД":

— Иногда приходит в голову: так же вот мог бы я каждый день беседовать с сыном... Он родился почти в то же время, что и ты. Чуть попозже наверно, осенью тридцать седьмого... В самый разгар...

— Разгар чего? — осторожно спросил Лодька. Он конечно же слышал о "тридцать седьмом", когда, не дождавшись рождения сына, пропал Борькин отец.

— Что? — встряхнулся Лев Семенович. — А!.. Я имею в виду испанские события. Был я тогда, совсем еще молодой, под Мадридом. Корреспондентом от ленинградской фотохроники. Сын появился на свет без меня... Да и потом, в следующие годы, я его видел урывками...

Лодька не утерпел, спросил осторожно:

— А он... где теперь?

Лев Семенович резко отодвинул на столе аппарат. Ответил, глядя на стену с фотоснимками:

— Война, Лодя... блокада... сплетение печальных обстоятельств...

Все стало ясно, однако Лодька не удержался снова: