Трофейная банка разбитая на дуэли

— Чтобы агенты американской военщины не выкрали меня вместе с негативами секретных яйцекладок сибирской птицы Рух... Между прочим, удивительно быстро выпустили эту книженцию. Мы с Борисом Лукичем даже не ожидали. Нашлось какое-то "окно" в издательском плане, и вот...

Лодька спохватился:

— Лев Семенович, я вас поздравляю! И Бориса Лукича...

— Спасибо, передам... А за сим честь имею откланяться...

— А чай! — заволновалась мама. — Как же вы... Опять бегом...

— Спешу на пункт междугородней связи. Телефонный разговор с... балтийскими абонентами. Заказ на восемнадцать часов московского времени, боюсь опоздать...

Он ушел, а Лодька улегся поверх одеяла с "птичьей книгой". На титульном листе с фотографией взлетающих лебедей было размашисто написано тушью: "Всеволоду Глущенко от авторов. С пожеланием всегда жить с ощущением распахнутых крыльев. Февраль 1951 г." И стояли витиеватые подписи.

Лодька снова начал перелистывать страницы с фотографиями. И стало казаться, слышится шорох перьев, шелест леса и плеск воды. В общем-то Лодька был городской человек (хотя известно мнение: "Тюмень — столица деревень"), лесной и всякой там озерной жизни почти не знал, в птичьих породах, кроме воробьев, щеглов и синиц, да еще сорок и ворон, не разбирался вовсе. Но сейчас вдруг ощутил запахи и звуки вольной природы...

И все было хорошо, только где-то в глубине царапало ощущение, что его, Лодькин, вопрос о псевдониме Льва Семеновича оказался каким-то... ну, некстати, что ли... Однако чувство это было смутным и несильным, Лодька скоро забыл о нем.

"А за нож-то я так и не сказал спасибо! — вдруг спохватился Лодька. Потом подумал: — А может, и хорошо. А то спросил бы..."

Железные опилки

Да, если идешь на поправку, жизнь становится все приятнее. Скучновато малость, но зато можно бездельничать с полным правом. Мама, правда, намекала, что полезно бы почитать учебники, чтобы не отстать от школьной программы. Лодька, однако, рассудил, что никуда учебники не убегут. И программа тоже...

Одно огорчало: никто из ребят за целую неделю не навестил его. Ну, что касается седьмого "В", то от них и не дождешься. И не очень-то и надо. "Герценская" компания, она вообще к таким "нежностям" не приучена. Стася — с ней понятно. Борька, небось объяснил строго-настрого про инфекцию. Но сам-то он мог бы заглянуть хоть разок. Или по правде так дрожит над своим голосом?

Приходила Капитолина Аркадьевна, осмотрела Лодьку и почему-то покачала головой, хотя он был уже вполне на ногах.

— Вот тебе справка. Особенно не скачи, на улицу не суйся. С ангиной не шутят, может быть осложнение на сердце. Особенно в твоем переходном возрасте. Маме скажешь, что в школу — только с понедельника. Впрочем, я позвоню ей на работу.

Лодька не стал впадать в уныние. Тем более, что Галчуха принесла из училищной библиотеки и дала ему первый том романа "Великий Моурави": про старинную грузинскую историю, про полководца Георгия Саакадзе и множество всяких приключений. Лодька раньше смотрел про Саакадзе двухсерийное кино (обалдеть!), но понятия не имел, что есть такая вот многотомная эпопея. "Опупея", — выразился бы Борька и сразу заканючил: — Дай почитать..."

"А вот фиг", — мысленно отозвался Лодька, поскольку Борька все не появлялся. А может, он тоже заболел?

Наверно, так и было. Потому что прошло еще три дня, а он все не заглядывал. Но зато в четверг вдруг появились неожиданные гости — Гоголь и Синий.

— Ребята! Проходите! — изумился и возликовал Лодька. Эти двое раньше никогда не бывали у него.

Они стеснительно топтались валенками в дверях.

— Значит, все болеешь, да? — насупленно сказал Гоголь. — Арон говорил, но мы подумали, что, может, уже кончил...

— В общем-то еще не кончил... Температуры нет, но из дома не выпустят до понедельника.

— Жалко, — неуклюже выговорил Синий. — Но тогда конечно. Не придешь...

— Куда?

— В штаб... — Синий глянул из-под растрепанной шапки и, словно спохватившись, стащил ее. — Мы решили, что надо посидеть. Вспомнить в общем...

— Что... вспомнить? — спросил Лодька с непонятным и растущим беспокойством.

— Ну... девятый день же... — произнес Гоголь, глядя на свои валенки с тающим снегом.

— Какой... день? — Лодька по-прежнему ничего не понимал. Кроме одного: что-то случилось

Синий и Гоголь глянули на него разом. И одинаково спросили:

— Ты, что ли ничего не знаешь?

— Чего... не знаю?

Синий зачем-то надел шапку и тихо сказал:

— Ну, в общем... Зина Каблукова умерла...

Слова Маяковского, которые читал в январе о смерти Ленина Матвей Андреевич — "потолок на нас пошел снижаться вороном" — были бы здесь, конечно, слишком сильными. Но все-таки что-то похожее Лодька испытал. Стремительное сплющивание пространства и тяжкий, механический звон в ушах.

Он ничего не стал переспрашивать. Ни восклицать, ни говорить глупые фразы "вот это да", "как же это...", "а почему..." Неотвратимость факта, в который он поверил сразу, делала ненужными всякие слова.

Потом он все же проговорил:

— Нет, ничего я не знал... Взаперти ведь...

— Тогда мы пойдем, — вздохнул Гоголь. — Скажем пацанам, что ты никак...