Трофейная банка, разбитая на дуэли

Последние дни в лагере были окрашены грустью близкого расставания. Грусть ощущалась не сильно, однако была постоянной — словно в воздухе растворилась прохладная водяная пыльца. Неунывающий Жора теперь все реже вспоминал одесские и хулиганские песни. Вместо этого пел с ребятами что-нибудь такое, «трогающее душу»: «О чем ты тоскуешь, товарищ моряк», «Прощайте, Скалистые горы…», «На Смоленской дороге», «Далёко-далёко у моря…». Даже в суетливой подготовке к заключительной линейке и последнему костру как бы звучали печальные струнки, напоминая о скором отъезде (хотя и по дому все соскучились отчаянно).

Однако случилось посреди этой недели событие, которое своим азартом и неожиданностью слегка нарушило лирическое настроение.

В гости к «Сталинской смене» заявилась «герценская» команда. То есть не специально в гости, а по пути. Ходили вообще-то в Падеринский бор — пособирать чернику и просто погулять среди настоящего, похожего на тайгу леса. Но раз уж оказались рядом с лагерем, почему не зайти? Появилась мысль сговорить «сталинцев» на футбольный матч. А к тому же, были сведения, что здесь обитает Севкин. Удобный случай, чтобы навестить человека…

В ту пору суровая санитарная инспекция еще не царила над лагерями безжалостно и неумолимо, как в более поздние времена. Встречи «лагерных» с деревенскими ребятами и с гостями из города были делом обычным. Поэтому «герценских» приняли довольно радушно, хотя они и «поломали режим», появившись посреди «мёртвого часа». Их покормили остатками обеда, а в Привозе отыскали Лодьку Глущенко: «Там пацаны из города заявились, тебя спрашивают!»

Компания была не в полном составе, старшие не пришли (оно и понятно, готовятся к институтам). Не оказалось и Славика Тминова — не пустили его без Лешки. И Цурюк не появился — он терпеть не мог ходить далеко, говорил «утомляюсь». Зато был среди ребят Витька Каранкевич. Он не таил обиды на «герценских» после весеннего случая у колонки, даже наоборот — все чаще отирался в этом обществе. Наверно, со «смоленскими» у него не ладились отношения. А еще пришла с мальчишками Раиска Каюмова!

Лодька ребятам обрадовался. И они обрадовались Севкину. Хлопали по спине и спрашивали: «А чё ты ничуть не поправился, стал еще тощее, чем раньше? Плохо кормят?» Он отвечал, что кормят как на убой, только толстеть не получается, если целыми днями носишься с аппаратом, как заведенный.

Тут же Лодька несколько раз щелкнул «Комсомольцем», снимая всю компанию. Борька при этом отвернулся и стал смотреть назад, будто увидал за спиной что-то ужасно интересное…

Да, он, Борис Аронский, тоже оказался здесь. И был он единственный, кто не подошел к Лодьке, смотрел на него, как сквозь толстое стекло. И Лодька смотрел на Борьку так же (или не смотрел вовсе).

Толька Синий, который любил прямоту в отношениях, спросил у Лодьки:

— Вы чё, так и не помирились?

— Да мы, вроде бы, и не ссорились, — шевельнул плечом Лодька. — Просто… разошлись по сторонам. А он чего это с вами сюда намылился? Казалось ведь, вовсе забыл про Стрелку, с «дворцовскими» водой не разольешь…

— Не склеилось у него с «дворцовскими», — объяснил Гоголь. — Ему в поликлинике ухогорлоносая врачиха петь запретила, говорит, что голос порваться может. А без песенок своих нафиг он им нужен?..

Борька тем временем бродил поодаль с Райкой и что-то старательно объяснял ей, показывая вокруг. Будто на экскурсии…

— Я ему говорил, что они его отошьют, — с угрюмым удовольствием вспомнил Лодька.

— Это и понятно, — поддержал беседу Валерка Сидоркин. — Арон среди них, как слон среди балерин. Они же все артисты, друг с дружкой чуть ли не на «вы» разговаривают. Старушкам в автобусе место уступают…

— А ты разве не уступаешь? — вмешался справедливый Фонарик. — Я же видел…

— А ты тоже! Я тоже видел! — не стерпел такого разоблачения Сидоркин.

Фонарик засмеялся:

— Я и не отпираюсь! Мне их жалко. Чего хорошего, когда стоят над тобой и дышат…

— Вы, парни, уступайте кому угодно, — рассудил Фома (сейчас он был явный командир). — Только не «сталинцам», когда играть начнем… — И вдруг обратился к Лодьке: — Севкин, ты за кого будешь играть? За нас или за лагерь?

— Ни за кого, — без раздумий отозвался Лодька. — За вас… то есть за нас я бы хотел, но нехорошо как-то: я же пока в здешней дружине. А против своих — это уж совсем никак… — Лодька умолчал, что в лагерную сборную его и не приглашали, были игроки поопытней, особенно для такой важной встречи.

Словно оправдываясь, он объяснил:

— Буду снимать фоторепортаж. Для истории мирового футбола.

— Жаль, — сказал Фома (без особой, впрочем, жалости). — У нас народу мало. Даже если Райку засунуть в команду, все равно неполный состав.

Однако вопрос решился легко. Фома и капитан «Ирокезов» Стасик Юрашкин быстренько договорились, что будут играть команды по девять человек. И таймы решили сделать сокращенные — тридцать минут.

— А то ведь вы и так умотанные, вон сколько пилили от города и по лесу, — заботливо рассудил Стасик. Фома бодро ответил, что «ништяк, прорвемся, как матрос Железняк».

…И пошла игра!