Трофейщик-2. На мушке у «ангелов»

Но на допросах он бывал редко. Клещ не любил кабинетной работы, а коллеги не любили его за высокомерие, которое, как он ни маскировался, под внешним дружелюбием прорывалось иногда наружу в самых неподходящих случаях, особенно и чаще всего в присутствии женщин. Женщин Клещ обожал и конкуренции в этом виде спорта, как он сам характеризовал свои с женщинами отношения, не терпел. Прозвище свое он получил именно от пристрастия к работе оперативной — слежке, ведению объекта в самых отвратительных районах города, в самых вонючих и грязных трущобах, оказавшись в которых доблестные герои-полицейские брезгливо зажимали носы.

Он имел целую армию осведомителей, целый гарем легкомысленных девушек, ставших наложницами, чтобы не припаяли срок за мелкие операции с травкой или «химкой». Коллеги знали об этом, но смотрели на личную жизнь Макдональда сквозь пальцы. Слишком очевидна была польза, которую он приносил отделу, слишком много «тухлых» дел, за которые и браться можно было лишь для проформы, без всякой надежды раскрутить, он доводил до конца. Коллегам непонятна была его страсть ко всякого рода гадостям, сопутствующим их работе. Они не понимали, что движет Макдональдом, — парень молод, красив, холост, деньги есть — жить бы и радоваться, а он лезет в самые дерьмовые дыры.

На самом деле Клещ не так уж и радовался тому, чем иногда приходилось заниматься. Им двигал, помимо общественного, личный интерес, чего были лишены сослуживцы. Нет, конечно, личный интерес был у каждого. Мелкие взятки не считались чем-то экстраординарным. Поборы с безопасных наркоманов шли тоненьким ручейком в полицейские карманы непрерывно. Где, на какой службе, скажите, этого нет? Клеща же такой подход к делу не устраивал. Он хотел быть хозяином. Клещ Макдональд не без оснований считал, что истинными заправилами власти являются в этом мире те, в чьих руках находятся наркотики. В широком смысле этого слова. Психотропные средства — всего лишь один из их видов. Телевидение, например, не менее сильная штука, чем героин. Может быть, и покруче. Но до масс-медиа у Клеща допрыгнуть не было ни сил, ни желания. Поздно было начинать. А со средствами, так сказать, внутренними он был знаком хорошо и пытался пробиться наверх — туда, где никакая полиция, никакое ФБР не властны. Он точно знал, что все концы там, наверху, что борьба с пушерами, которой так гордился их отдел, — лишь детская возня, шум для отвода глаз, иллюзия. И деятельность его отдела скорее вредна для общества, чем полезна. Нельзя нарушать равновесие — вот главный принцип существования государства. Опять-таки пример. России — куда уж наглядней. После параноидальной сталинской эпохи, считал Клещ, полтора десятка лет страна приходила в себя и наконец обрела желанное равновесие, погрузилась в нирвану, зажила жизнью в известной мере счастливой.

Преступные элементы настолько срослись с государственными, что уже нельзя было их разделить и распознать — кто преступник, кто полицейский, кто глава мафии, кто руководитель государства. Равновесие. Вот единственное условие могущества. Какой ужас наводил социалистический монстр на весь мир!

Европа, разъедаемая так называемыми демократическими свободами. Америка, бедная Америка, просиживающая воскресенья в церквах, предающая анафеме проституток, играющая в футбол, — какой разброд в твоем народе! Каждый сраный проколовшийся пушер звонит своему адвокату и поднимает такую вонь, что участок после него не проветришь. То ли дело Россия семидесятых. Монолит. Полное единство, как у них говорили, партии и народа. Единство преступников и их жертв. Одни без других просто не могли существовать. Преступники кормили развращенный, отученный работать народ, а народ покорно приносил жертвы своим «богам», так как иным путем зарабатывать на хлеб насущный уже не умел. Те, кто пытались сработать на себя, сгорали мгновенно. И не спасали даже высокие посты и приближенность к святая святых. Печальная история Галины Брежневой тому пример. Организм государства, почувствовав чужеродное, сжимался в резкой судороге и выбрасывал, пусть и порвав на себе кожу, выдавливал из себя того, кто пытался нарушить равновесие.

Клещ, собственно, вот уже несколько лет занимался разработкой русских наркодилеров, отлавливал по мелочам, за что получал благодарности и премии, но чувствовал — а интуиция еще никогда не подводила его, — что это не просто мелкие эмигрантские, локальные, скажем так, развлечения. Исходя из собственного опыта, он понимал, что где-то есть центр — центр, связанный с большими нью-йоркскими наркоторговцами, «торговыми домами», как он определял несколько таких больших подпольных предприятий.