Трофейщик

Лысый Саша и Коля шагали у них за спинами, рядом, не отставая ни на шаг. Коля пыхтел, под его ногами громко лопались сухие сучья, он загребал носками ботинок землю, мощными руками раздвигал ветки, норовившие заехать прямо в лицо, создавая вокруг себя излишне много шума. К Алексею возвращалась его обычная уверенность, он начинал чувствовать себя на своей территории и с каждым шагом становился все спокойнее, тело наливалось прежней силой — ночью на кухне он был совершенно разбит и просто бодрился, стараясь не показывать свою слабость лысому с компанией и Ване, и так до последнего предела испуганному.

Привычная упругость земли, свежесть воздуха, шелест листьев, запах древесной коры, касания веток — теплых, живых, мудрых — возвращали его к жизни, приводили в себя. Впервые после исповеди кагебешника Саши он вполне увидел окружающее в красках — до этого момента словно мутная пелена стояла у него перед глазами, пелена, которую все время хотелось стереть. С утра, вернее, еще с середины ночи он не выкурил ни одной сигареты — папиросы Петровича быстро закончились, не стрелять же было ему у этих бандитов… Легкие его были чисты — разумеется, не кристально чисты, но посвежей, чем обычно. Алексей заметил уже через несколько минут, что эти мужики в лесу ходить не умеют. В городе он готов был признать их превосходство, но здесь — это уж дудки! Он видел, как самый молодой и, видимо, шустрый из банды, Андрей, идущий чуть впереди, придерживающий совсем уж расслабленного Петровича, сам шагал, хоть и не спотыкаясь, но очень осторожно, пристально глядя себе под ноги и, казалось, весь был сосредоточен на том, чтобы не оступиться. Сзади слышался временами сдавленный матерок Коли — Алексей, раздвигая плечами упругие крепкие ветки, не придерживал их руками, вернее, лишь делал вид, что тормозил их выпрямляющееся движение, и они хлестали по идущим за ним лысому и Коле. Лысый был вообще не боец сейчас в лесу — он хромал, иногда, как бы случайно, наклоняясь, чтобы не задеть за крупные сучья, Алексей оглядывался и в эти мгновения видел, что лицо лысого посерело, покрылось мелкими капельками пота, он потирал раненое плечо и хромал уже не скрывая, как было в городе, своей временной неполноценности.

В принципе Алексей мог бежать прямо сейчас — они углублялись в чащу, казавшуюся вовсе непролазной; Петрович временами останавливался и секунд тридцать вертел головой, видимо, вспоминая давно позабытое направление. Но однако ему все время удавалось выйти на тропку, еле прослеживаемую в густых зарослях, стоящих стеной уже не только впереди, а со всех сторон и даже сверху. Но непролазной чаща была лишь для тех, кто не знал ее маленьких и больших секретов и слабых мест в этой внешне абсолютной обороне.

Да, он хоть сейчас мог бы устроить соревнования по бегу с этими городскими бандитами. Но, с одной стороны, Иван Давидович — не бросать же его вот так, а с другой — в нем просыпался знакомый азарт, ему уже почти нестерпимо хотелось узнать, куда же они идут, из-за чего вся эта буча началась, что же они ищут в лесу с таким упорством, за что убивают людей? Да нет, как это бежать — оставить все как есть, оставить этих гадов безнаказанными? Алексей уже был почти уверен в превосходстве на своей территории, ловил себя на этой мысли и пытался охладить восторг предстоящей битвы: не надо себя переоценивать, нельзя давать волю злости, они тоже не дураки, их много, и здоровые они все — в этом-то у него уже были случаи убедиться…

Они не вышли на ту поляну, где Алексей копал в злосчастный день, а свернули в другую сторону, и Петрович полез уже без всяких тропинок сквозь плотную стену переплетенных ветвей.

— Петрович, ты куда нас завел? Может, опять перепутал чего?

— Ничего я не перепутал, — задыхаясь, с трудом проговорил Кашин. — Сколько лет прошло — тут же не ходил, наверное, никто, заросло все, черт. — Он путался в траве, повисая на гибких кустах, но продирался, однако, потихоньку вперед. Неожиданно под ногами захлюпала вода. Лето было сухое, дождей давно уже не выпадало на питерскую землю, но здесь, куда почти не проникал яркий дневной свет, среди тесноты черных стволов, покрытых светлой, серо-зеленой плесенью, на земле, заваленной гниющими сучьями, разложившимися прошлогодними листьями, превратившимися в бурую липкую кашу, стояли черные, с бензиновыми радужными разводами глубокие лужи.

Ваня шел рядом, молчал, лицо его было печально. Он проваливался в лужи, попадал ногами в переплетения корней, и Алексей в буквальном смысле вытаскивал его, схватив под мышки, и Иван Давидович, машинально бормоча слова благодарности, тут же проваливался снова.

— Петрович, далеко еще? — крикнул сзади лысый Саша.

— Да все уже, сейчас выйдем на место. А тут подсохло, — хлюпая по щиколотки в воде, сказал Петрович, — раньше вообще не пройти было…

— Ну, все так все, — со вздохом прокомментировал лысый.