Трофейщик

Хлопнула дверь парадного, и кто-то стал подниматься по ступенькам. Лестницы в хрущевских домах не имеют пролетов, и увидеть идущего по ней можно, лишь перегнувшись через перила, — в этом случае становится видна площадка следующего этажа, и на этом обзор заканчивается. На площадки же размером 3x3 метра выходят четыре входных двери квартир, так что никакая маскировка не поможет остаться незамеченным. Михаил Петрович встал, подошел к перилам и попытался увидеть идущего вверх, вглядываясь в ладони, рывками ползущие по полоскам перил.

VI

— Ну как, Сережа, не удалось тебе пока ничего выяснить? — Лебедев лежал в ванне так, что из густой пены торчала только красивая его голова, — ванна была длинная, и он спокойно вытягивался в ней во весь рост. К уху Виталий Всеволодович прижимал трубку радиотелефона. — Я понимаю, что суббота, но хоть что-то смог? Хорошо. Слушай, давай так, завтра часикам к четырем подъезжай ко мне на обед, поговорим, возьми с собой что ты там наковырял. Жду. — Лебедев положил трубку на табурет рядом с ванной, но она тут же тихо заверещала, и, поморщившись, Виталий Всеволодович снова взял аппарат. — Алло. Что? Коля, ну как же так? Все, молчи, поезжай на старую квартиру. Все, я сказал. Сиди там и жди. Ничего не предпринимай. Все под твою ответственность. Я приеду сам завтра вечером. Деньги у тебя есть? Хорошо. До завтра.

— Антоша, — крикнул он, положив трубку. — Антон!

В ванную комнату вошел высокий, атлетически сложенный юноша лет двадцати, одетый в узкие белые джинсы и белую рубашку с широко распахнутым воротом. На загорелой груди сияла золотая цепочка с двумя медальонами, светлые волосы были аккуратно зачесаны назад.

— Я вас слушаю, — пропело низким бархатным голосом небесное создание.

— Антон, будь так любезен, принеси коньячку, пожалуйста. И посиди со мной.

— Неприятности у меня, Антоша, — продолжил он, когда молодой человек вкатил на сервировочном столике бутылку, две рюмки и тарелочку с шоколадными конфетами.

Вообще Лебедев уделял мелочам этикета и поведения людей особенное внимание, деля все человечество на людей приличных и жлобов, начиная оценку с того, как собеседник держит нож и вилку, как сморкается, вытирает салфеткой губы, как садится и встает со стула, — тысячи мелочей формировали мнение Лебедева о людях еще до того, как те успевали открыть рот и что-нибудь сказать или просто представиться. Он выгнал домработницу за то, что, вернувшись однажды вечером домой, обнаружил в мойке грязную посуду. Претензия его состояла не в том, что посуда не вымыта, — Наталья Павловна была дома, работала, до кухни просто руки не дошли. Лебедева не устроило то, что грязные тарелки лежали в раковине, а не рядом с ней, как он всегда требовал.

— Хороший коньяк, не правда ли? — Он посмотрел на Антона, боком сидящего на краю ванной с рюмкой в руке.

— Замечательный.

— Это французский, настоящий. Сто пятьдесят Долларов за бутылку.

— Очень хороший, — повторил Антон, допив рюмку и жуя конфету.

— Антоша, завтра утром сходи, пожалуйста, на рынок. У нас будут гости, пообедаем дома. Сами все с тобой приготовим, хорошо?

— Хорошо, с удовольствием.

— Устроим маленький праздник — я ведь обожаю готовить. Ни о чем не нужно думать, кроме того, что под руками. Это такое удовольствие… Дай, пожалуйста, сигарету… Спасибо. Это нужно делать только в состоянии полного душевного покоя, всего себя отдавать, тогда получится вкусно… Очень вкусно. — Он гладил рукой бедро Антона.

— Что покупать? — Антоша накрыл ладонью руку Лебедева.

— Утром решим. Устал я сегодня. Такая нервотрепка была…

Мастерская Юрани находилась совсем рядом с Ваниным домом — на улице Пушкинской. Огромный шестиэтажный грязно-серый дом под номером 10 уже несколько лет являлся прибежищем разномастных, разнокалиберных и разновеликих людей, либо занимающихся какой-либо формой творчества, либо существующих при тех и за счет тех, кто занимается. Квартиры дома служили мастерскими художникам, музыкантам, актерам, писателям, а также странным личностям, не являющимся ни теми, ни другими, ни третьими. Что они в этих квартирах мастерили, было неизвестно, но вид все имели бодрый и на судьбу не жаловались. На первом этаже в углу двора существовала ночлежка для бомжей, где зарегистрированные бездомные могли поспать и получить по тарелке супа или каши. Иногда на улице устраивались раздачи старой одежды разнообразных фасонов. Однажды летом какая-то организация, решив блеснуть благотворительностью, привезла целый грузовик военных резиновых штанов и сапог — «химзащиты». Никто не удивился, и за полчаса химзащиту растащили по углам запасливые обитатели Пушкинской, 10. Двор жил своей странной жизнью, и темп ее, и цель, если она вообще существовала, заметно отличались от тех, какими жил весь остальной город. Круглые сутки народ здесь колобродил, перетекая из одной мастерской в другую выпить, поесть, попросить сигарету или денег, соли или луковицу, позвонить — в некоторых квартирах имелись телефоны — посмотреть у наиболее респектабельных творцов телевизор.