Трофейщик

Поднялся на третий этаж, на знакомую кафедру литературы. Ничего за годы его отсутствия здесь, кажется, не изменилось — те же расписания семинаров и консультаций на блестящих зеленой масляной краской стенах, сверкающий паркет, одинокие неуспевающие, в надежде пересдачи зачета рыщущие в поисках преподавателей студенты с тусклыми лицами… И Таня, вдруг появившаяся из раскрывающейся высокой добротной двери в аудиторию. «Здравствуйте», — сказала она спокойно, без внешнего удивления, как будто и не было этих десяти лет. «Здравствуй, Таня» — «Вы ко мне?» — «К тебе». Он пригласил ее к себе в гости, и она согласилась просто, без вопросов и кокетства: «Хорошо, я приеду». Уже дома, выпив коньяку, поужинав почти молча, она наконец спросила его — зачем Звягин ее пригласил, что ему от нее нужно. Про его подвиги она, конечно, знала. То, что сейчас он не был похож на добропорядочного функционера, — это бросалось в глаза любому. Это был период первых в его жизни больших денег. Потом, спустя несколько лет, он научился не то чтобы маскироваться, а просто посолиднел — и одеваться стал скромнее, и рестораны посещать другие, не выходящие фасадами на оживленные центральные проспекты, официальные и апробированные злачные места, где часто собирается всякая денежная шушера, а маленькие, укрытые рядами пышных деревьев на линиях Васильевского острова, приютившиеся в изломанных глубоких каменных коридорах Петроградской стороны. Но в то время он был весь на виду.

И тогда он сказал все, что хотел сказать, — слова были готовы давно. Спокойным тихим голосом, сидя в кресле и внешне почти равнодушно Звягин предложил Тане жить у него и с ним. Он высказал и все, что думает по поводу женитьбы, если она этого вдруг захочет, если вообще захочет дальше находиться у него после такого монолога. На его взгляд, записываться не стоит, он не хочет ее связывать, жизнь у него опасная, мало ли что может случиться…

Таня молчала, потом лениво поднялась с кресла и спокойно сказала: «Кофе есть у тебя? Я сварю», — и пошла на кухню. До этой минуты она была со Звягиным на «вы» — по старой привычке, сохранившейся еще с тех пор, когда они встречались в гостях и он пел песни Галича под гитару, а она — совсем молоденькая девочка — забивалась в угол и оттуда влюбленными глазами впивалась в Александра Евгеньевича — блистательного, умного, неотразимого… «Так как?» — спросил он, выйдя вслед за ней. «Саша, ну что ты хочешь от меня? Я, когда сюда ехала, уже все поняла. Мне нужно кое-какие вещи перевезти…» Он дернулся к ней, ища ее губы, но она отстранилась: «Последнее, Саша, чтобы уже к этому не возвращаться, — больше не надо никаких вопросов, никаких объяснений, я с тобой, и все, на этом закончим, ладно?», — и сама прильнула к нему, обняла за шею, и Звягин вдруг решил дать себе передышку и перестал думать. Вообще перестал — много лет он не позволял себе так расслабиться, — стер на время из памяти; весь кошмар тюрьмы, все, чему он там научился, что успешно использовал потом, выйдя на волю, которая оказалась и не волей вовсе, а продолжением тягостной, тихой внешне, изматывающей партизанской войны, начавшейся внутри него, — войны со всем миром, в котором не было для него друзей, а были только враги или союзники.

Лишь спустя несколько месяцев, каждый день наблюдая за ней и видя, как его Танечка на глазах хорошеет, расцветает, становясь при этом спокойной, нет, не спокойной — это слишком просто, — а умиротворенной, достигшей своей, ей одной известной цели, он понял ее. Что же, думал он, что так ей мило здесь, с ним, ведь она была в курсе почти всех дел, хотя никогда не расспрашивала его? Он сам рассказывал то, что считал нужным. Опускал лишь кровавые истории, но догадывался, что мог бы и не опускать. Таня была женщиной умной, современной и с богатым воображением. Он понял, что появился вовремя. Понял всю глубину безысходности и отчаяния, в котором находилась эта женщина.

— Ну, как ты, вояка? — Она обняла сидящего Звягина сзади за плечи, он дернулся, когда Танина рука задела перевязанное плечо. — Ой, извини, пожалуйста.

— Ничего, ничего. — Он погладил ее по животу, обхватил сзади за крепкие маленькие ягодицы и притянул Танины узкие бедра к своему лицу. — Слушай, давай в «Экю» съездим? Пивка попьем хорошего, в биллиард…

— Тебе только в биллиард с одной рукой играть. Сиди, выздоравливай.

— Ну, не хочешь, как хочешь. — Звягин снова повернулся к столу и потянул к себе бумаги.

Он сам, лично будет этим заниматься. Виталий хотел было задействовать всех, но Звягин выпросил разрешения на то, чтобы самому найти этого молодого гаденыша. «Ну, если ты гарантируешь, что найдешь, то пожалуйста. Мне же легче», — просто сказал Виталий.

Злость на мальчишку у Звягина уже прошла. Остался чистый, холодный азарт охотника — одно из любимых его состояний, когда жизнь приобретала на время смысл, все действия и мысли были подчинены одной цели — найти, узнать, обезвредить, уничтожить… «Еще одна сторона жажды познания, — думал он иногда, — самой сильной человеческой страсти».