Трофейщик

Когда застолье на дне рождения Лены (он так и не узнал, сколько ей исполнилось лет) подошло к концу и Андрей Вадимович с Надей ушли (Андрей Вадимович оказался на редкость милым пожилым человеком, беседовал с Леной о кинематографе, о джазе, о том, как она провела лето, был учтив, предупредителен и тонок, смотрелся прямо как персонаж из «Белой гвардии», которую Гена очень любил), было уже очень поздно, и Лена просто сказала: «Гена, если хочешь, можешь ночевать у меня». Гена молча подошел к ней, положил руки на плечи — она стояла спокойно и смотрела на него — и поцеловал ее в губы. Почувствовав, что Лена ему отвечает, он прижал ее к себе, но она мягко высвободилась, взяла его за руку и повела на кухню.

— Гена, мы с тобой люди взрослые, ты человек умный, хороший, так вот, слушай меня. Ты ляжешь вот на этот диванчик, — она показала рукой на диван, стоящий у окна вместительной кухни, — и тихонечко поспишь. А я — в комнате. Договорились? Я очень устала, ты — тоже, судя по твоим рассказам сегодняшним. Так что спокойно спим. А дальше время покажет. Договорились?

Гена уже давно не испытывал ничего похожего — слово «любовь» он воспринимал как что-то отстраненное, литературное, правда, это касалось только любви к женщине, любовь вообще он принимал и любил многих людей, но с женщинами последние годы все было проще: да — да, нет — нет, и до свидания… Сейчас же его охватывало странное, забытое состояние полета, нежности, ему стало невероятно хорошо и не возникло обиды на то, что они не будут сегодня вместе спать. Значит, так надо.

— Хорошо, Лена. Ты меня утром разбуди пораньше. — Он снова поцеловал ее.

— Там кофе на столе, сваришь, если захочешь. Ну, пока. Спокойной ночи.

Он проснулся от грохота за стеной. Ничего не соображая еще, открыл глаза и увидел прямо перед собой стоящий на табуретке будильник, показывающий девять утра. Словно в подтверждение правильности и точности хода, будильник немедленно зазвонил. Гена шлепнул по нему рукой и понял, что грохот за стеной — это музыка. Джими Хендрикс — «Crosstown traffic» — ломовая совершенно вещь.

— Доброе утро! — В дверях кухни появилась Лена — босиком, в одной только длинной белой футболке. — Завтракать будешь?

— Обязательно.

Они пили кофе, закусывали остатками вчерашнего банкета — копченой колбасой, ветчиной, пирожными. Кофе Лена подала в двух здоровенных кружках — в каждой, если сравнивать с уличными кофейнями, вмещалось порций по пять.

— Ну что, Лена, какие планы? — спросил осторожно Гена. Ему не хотелось уходить, и он не мог найти предлог, чтобы остаться.

— Ты, Геночка, поезжай-ка домой. Если верить твоим вчерашним рассказам, тебе нужно немножко в себя прийти. А я прибираться буду.

— Давай я тебе помогу…

— Нет, Гена, я не люблю скопом работать, суета одна. Я уж сама.

— Ну, мы увидимся как-то?

— Конечно. Хочешь, вечером приезжай. Я буду рада тебя видеть.

Вечером Гена, конечно же, приехал и остался. И на этот раз они спали вместе.

Алексей смотрел на своих друзей, уставших за этот трудный и грустный день, притихших — ну какая там Америка, разве он сможет променять их на что-то? — ничего нет важнее и нужнее этих людей, этой жизни, ужасной, конечно, но такой родной и любимой, изученной от доски до доски, с множеством отдельных миров, построенных им и его друзьями. Вот мир Гены: полки с кассетами и лазерными дисками, несколько гитар, портреты любимых музыкантов по стенам, книги. У него — другой мир: оружие, лес, земля, воздух, солнце, Катерина… Такого ни в какой Америке ему не построить, так же как и Гене, — затоскуют они мгновенно, начнется эта самая ностальгия. Не тоска по березкам и соснам — их можно любить и в Штатах, и в Канаде, и где угодно, — а отрыв от построенного лично, с любовью и нежностью мира, маленького, но своего, который, в отличие от других вещей, невозможно перенести никуда, он включает в себя великое множество элементов, каждый из которых является неотъемлемой его частью, и, если один из них исчезает, вся система мгновенно рушится, и на ее месте приходится выстраивать новую, начиная с нуля.

В мягком свете настольной лампы, во вкусном табачном дыму, распространяемом трубкой, которую дома курил Гена, набивая ее дорогим редким табаком, в становившихся все более короткими и редкими фразах, которыми перебрасывались четверо друзей, теперь они стали еще ближе друг другу. И Лена — человек в компании новый — чувствовала себя своей, словно много лет знала и смешного этого гусара Лешку, и слегка высокомерную Катерину, и Геночку — мудрого, но изображавшего из себя необремененного ничем подростка. И не было сейчас здесь места обычной злости, въевшейся в душу каждого российского гражданина. Они были вместе, они были живы, они любили друг друга, что еще могло иметь значение? «Все будет хорошо, — думал Алексей. — Все будет…»

Часть вторая

I