Троя. Герои Троянской войны

Он помнил, как сидел на берегу, пытаясь перевести дыхание и преодолеть судороги в руках и в ногах. Еще немного, и из-за этих судорог он утонул бы. Ему пришлось провести в воде несколько часов: яростный прибой не давал выйти на сушу, постоянно оттаскивая назад, и он чувствовал, что теряет последние силы. Волны сорвали повязку с его головы, рана надо лбом кровоточила, его мутило от боли и слабости. Но он боролся — перед ним все время были расширенные глаза Пентесилеи, полные страха… Он впервые видел страх в ее глазах, страх и мольбу — она молила его не умирать! Это был последний ее взгляд там, на корабле, в то мгновение, когда их вновь ударило о камни, и черная пропасть поглотила все. Прибой немного ослабел, и герой сумел, нырнув под очередную волну, вместе с нею выброситься на берег. Почти теряя сознание, он встал, прошел немного, уходя от опасной кромки набегающей воды и пены, потом сел, дрожа от холода и от боли. Болела теперь не только рана на голове: много раз пытаясь выплыть, он разбил себе о прибрежные камни колени и локти и, кажется, сломал пару ребер.

— Ничего! — шептал он, кусая губы. — Ничего! Все хорошо… Только бы остались живы они — Пентесилея, Гектор, Авлона, мой маленький сын! Я знаю, что у меня будет сын!

Кругом никого не было. Над пустынным берегом разливался рассвет, где-то тонко, противно завывали шакалы, допевая свою ночную песню. Ахилл смутно видел невдалеке очертания высокой крепостной стены и подумал, что нужно найти силы добраться до нее и попросить помощи. Судя по тому, как изменили их морской путь шторма, судя по звездам, их могло прибить только к берегам Египта. Он знал, вернее еще смутно помнил язык египтян, а значит, мог с ними объясниться. Правда, знал он и о том, что отношения Египта и Троады никогда не были дружескими, хотя явно они и не враждовали. Кто знает, как примут здесь троянца, Да еще брата троянского царя? Но выхода не было — что мог он один, на этом чужом берегу, раненый и безоружный?

Сквозь шум в ушах он услышал голоса и вдруг увидел, что к нему бежит, по крайней мере, человек двадцать с поднятыми копьями. От первого броска он уклонился почти непроизвольно, лишь смутно осознав, что на него напали. Копье вонзилось в песок рядом с ним, и тотчас второе оцарапало плечо. Тогда сработала многолетняя реакция воина и он вскочил на ноги. Вместе с изумлением (отчего они напали?) разум волной захлестнуло бешенство — ах, вот вы как! Двадцать вооруженных на одного раненого!

Герой налетел на них раньше, чем третий воин успел метнуть копье, и пятеро или шестеро разлетелись в стороны, вопя от боли, сметенные его кулаками. Но вначале он бил не насмерть — он еще пытался подавить свой гнев и охладить их безумие.

— Я же не трогал вас! — крикнул Ахилл, вырывая копья еще у двоих и одним движением ломая их. — Я не нападал!

Он не был уверен, что правильно произносит египетские слова, но его, вероятно, поняли.

— Собака! — завопил один из воинов. — Проклятый мятежник! Ишь, как запел! И ты думаешь, мы тебя отпустим живым! Сюда, сюда, на помощь!

Уже потом Ахилл догадался, что его приняли за кого-то другого, и его неправильный египетский выговор только укрепил нападающих в их уверенности. На подмогу им бежали еще несколько десятков человек, и тогда герой понял, что придется драться всерьез. У него было мало надежды: голова все сильнее кружилась, кровь заливала глаза. Но выбора тоже не было.

Он уложил мертвыми человек сорок египтян, когда послышался крик:

— Это же не Мартаху! Тот бы такого не смог! Да у него и рожа другая — я же видел проклятого ливийского бунтаря! Эй, люди, постарайтесь его взять живым, или никто нам не поверит, что он один стольких убил! Пускай номарх хотя бы получит такую добычу, которая его умилостивит!

Первую наброшенную на него сеть Ахилл разорвал нечеловеческим усилием, срывая кожу с плеч и мускулов, задыхаясь, ибо одна из петель захлестнула ему горло. Прочно сплетенная из конского волоса сеть лопнула и упала к его ногам, а окружившие его враги взвыли от изумления и страха. Но кто-то тотчас метнул вторую сеть и, пока герой выпрямлялся, всем торсом налегая на впившиеся в кожу петли, сзади на голову ему обрушился страшный жестокий удар. Он вскрикнул, впервые за все время боя, не от боли, но от ярости и, развернувшись, уложил на месте здоровенного египтянина, ударившего его дубиной. И тут же его настиг второй удар, третий. Сеть все больше мешала двигаться, а боль поглотила сознание и свет, он уже ничего не видел. Последний удар пришелся спереди, как раз по ране, и тогда герой упал, зарывшись окровавленной головой в песок.