Троя. Величайшее предание в пересказе

– Это не я, великий царь, – потрясенно возразил Одиссей, вскидывая ладони. – Это Афина. Она явилась ко мне во сне и изложила все подробности. Я лишь жалкая игрушка, ее бессловесный сосуд.

Конь

Приам и его свита отправились к брошенному ахейскому лагерю. Перебираясь через Скамандр и приближаясь, они видели, как конь словно бы прибавлял в размерах, его очерк в яростном свете неба все рос.

Начальник стражи, возглавлявший отряд лазутчиков, по-хозяйски опирался на исполинскую левую переднюю ногу коня с видом гордого обладания, какой возникает у любого, кому первому попадается замечательная находка. При приближении царя он вытянулся во фрунт.

Ничего подобного не происходило прежде никогда. За три кратких дня Эпей и его строительная бригада превзошли самих себя. Внимание к деталям потрясало. Почти вся спина, бока и брюхо состояли из перекрывающихся деревянных планок, как у лодки, обшитой внахлест, каждая планочка изгибалась, повертывалась и выпрямлялась гладко, одна к другой. К шее приделана была сверкавшая грива с пурпурной кромкой, перевитая золотом. В глазницах у коня размещались бериллы и аметисты, оттенявшие друг друга двойным цветом, – округлые кроваво-красные зраки, обрамленные зеленым. Сбруя, отделанная слоновой костью и посеребренной бронзой, сверкала и сияла на гордой голове, замершей в полуобороте, словно незримый всадник только что натянул поводья. Губы разжаты, а за ними виднелся неровный ряд свирепых белых зубов.

Потрясенные Приам и троянцы, разглядывавшие коня в изумлении, не догадывались, что исполинская пасть коня открыта не для того, чтобы передать свирепость и силу статуи (хотя и это удалось), а чтобы впускать внутрь свежий воздух через особые каналы, сокрытые в шее и брюхе.

Копыта на ногах выполнили из черепаховых панцирей, прикрепили их бронзовыми кольцами. От настороженных ушей и до струящегося заплетенного в косы хвоста зверь казался стремительно и царственно живым.

Долго взирали Приам и его свита в безмолвной оторопи.

Деифоб ощупал ноги коня – потрясенный, но и в недоумении.

– Его надо уничтожить! – вопила Кассандра. – Уничтожьте его, сожгите его, пока он не уничтожил и не сжег нас всех!

– Поразительно, – произнес наконец Приам. – Совершенно поразительно. Кажется, будто Арес в любой миг мог бы оседлать этого скакуна и ринуться в битву.

– Но что это? – спросила Гекуба. – В смысле, для чего оно?

– Для сокрушения Трои! – выла Кассандра.

Полидамант позвал своего царя из-под конского брюха.

– Соблаговоли подойти с этой стороны, владыка, – сказал он. – Тут есть такое, на что тебе стоит взглянуть.

Там обнаружились они – письмена золотом вдоль всего правого бока.

– ЛАОКООН, ты умеешь читать эти знаки, иди и скажи нам, что они гласят, – велел Приам, подзывая жреца Аполлона, стоявшего рядом с двумя своими сыновьями АНТИФАНТОМ и ФИМБРЕЕМ.

Лаокоон приблизился и прочел письмена.

– Тут говорится: «Дабы вернуться домой, эллины посвящают сие подношение Афине».

– А, так это богине? Дар?

– Повелитель, нельзя доверять грекам, даже если приносят дар они.

– Ты боишься этой штуковины?

Лаокоон взял меч у стоявшего рядом воина и ударил им плашмя по конскому брюху.

– Говорю тебе, сожги его, говорю, с-с… Говорю…

Но более не смог Лаокоон произнести ни слова. Рот его открывался и закрывался. Горлом пошла пена, его скрутило судорогой. Антифант и Фимбрей бросились к нему.

– Присядь, отец, – молвил Антифант.

– Ничего страшного, владыка, – заверил Фимбрей царя. – У него припадок, иногда такое случается.

– Хм, может, боги пожелали лишить его речи за то, что посмел он усомниться в этом даре благодарности? – проговорил Деифоб.

– Стоит, во всяком случае, оставить его тут, где оставили его сами греки, – проговорил Приам.

– Вы не втащили б его в Трою, даже если б захотели, – послышался хриплый голос.

Приам повернулся и увидел окровавленного избитого человека, коренастого и крепкого; его держали двое воинов.

– Заткнись, греческий пес! – рявкнул один и врезал ему по зубам. – Перед царем стоишь.

– Кто это?

– Называет себя Синоном, владыка. Он тут прятался в болотах за дюнами. Пытался удрать от нас, но мы его изловили.

– Пусть подойдет, – сказал Приам. – Ему нечего опасаться, если расскажет нам начистоту, как перед богами, всю правду. Прости, Синон, мои люди должны были обойтись с тобою добрее.

– Да на нем и без нас живого места не было, владыка. Говорит, греки его так отделали.

– Его же народ?

Синона подпихнули к ногам царя, и он, плача и скуля, взялся отвечать на вопросы – и отзываться на тумаки, – что посыпались градом.

Постепенно удалось сложить всю историю. Одиссей, проклятый, коварный, хитрый Одиссей, – Синон сплевывал всякий раз, произнося это имя, – сказал Агамемнону, что нужно построить коня и оставить его на берегу, дабы почтить Афину, рассерженную из-за кощунственной кражи палладия из ее храма. Это святотатство означало, что ахейские войска обрекли себя на гибель. Не победить им в войне ни за что. Даже безопасное отплытие домой могло им не даться, если не поднесут они богине коня.