Троя

– Вот-вот! Полюбить и тоже стать безжалостным. Мы все безжалостны только к тем, кого любим. Или я не прав? Чужих легко жалеть, это ничего не стоит, как ничего не стоит погладить кошку или дать собаке кусок мяса, если у тебя его много. Близким и любимым надо отдавать себя самого, и не только... Надо менять себя, уходить от себя, а это уже трудно. И, в конце концов, мы становимся жестоки. Да?

– Раз ты это знаешь, то и ты кого-то любил, – Ахилл опустил голову, вновь ощущая бесконечную тяжесть поглотившей его утраты и пытаясь отвлечься от нее. – Прости меня, Терсит. Я бы не поднял на тебя руку, но мною владеет безумие. Мне очень больно.

– Ты, великий царь, просишь прощения у последнего из воинов? – теперь в голосе спартанца звучало неподдельное изумление, – Ты и в самом деле совершенно другой, не такой... Или ты сумасшедший? Меня все считают ниже грязи, а ты говоришь со мною, как с равным, и просишь, чтобы Я ТЕБЯ простил?!

– Я сейчас в любом случае ниже тебя, – глаза базилевса сверкнули и погасли. – Я – там, в бездне, у самых врат Аида...

– Нет же! – Терсит попытался встать, но его мотнуло в сторону, и он снова закашлялся. – Как доходит до важных моментов, так у вас, у благородных, слова – прямо как у поэтов или певцов... Не понимаю я этого. Будь ты там, разве ты хотел бы отомстить? Хотя, опять же, кто его знает, как оно там?

– Вот то-то и оно...

Ахилл подошел к воину и протянул ему руку.

– Вставай. Да не смотри с таким страхом, я же хочу тебе помочь. Вот странное ты создание – на поле боя прячешься за спины других, сейчас дрожишь, как тетива после выстрела, а не боишься говорить в глаза мне и другим таким же или почти таким же гневливым царям самые неприятные вещи. Кто ты, трус или бесстрашный?

– Я – жалкий гордец, скрывающий свою трусость за выходками, которые настоящие мужчины считают позором... – Терсит ухватился за руку Пелида и с трудом поднялся на ноги. – Я – трус, который самому себе всю жизнь доказывает, что по-настоящему смел тот, кто не боится говорить... А что толку в говорильне? В любом случае, выйти один на один против врага – больший риск, чем говорить всем пакости. Даже когда они справедливы. И по-настоящему, по совести, мне легче всех.

– Почему? – не понял Ахилл.

– Потому что самое легкое – все осуждать и надо всем смеяться.

Так ты, вроде бы, всегда прав... И это ничего не стоит. За это ничего не надо отдавать. Таких, как я, много, наверное... Только я хотя бы сам себе честно признаюсь, что я такое. Другие самих себя уверяют, что они лучше всех... И что их не любят из-за их превосходства. Ха-ха! Изза превосходства не любят тебя, например... А я... Видишь, все мною брезгуют. Даже убить меня брезгуют. И ты тоже.

– Нет! – резко возразил Ахилл – Я просто понял, что тебе тоже больно.

– Есть немного... – спартанец усмехнулся, – Шея очень болит. Ты едва ее не сломал, да даруют тебе боги новые великие победы!

– Растереть тебе шею? – голос Ахилла звучал уже совсем мягко.

– Ой, нет! – воин замахал руками. – Я знаю, что ты обучен искусству врачевания, но сейчас, боюсь, у тебя слегка дрожат руки. Прости же и мне мою болтовню. На самом деле я видел, что Патрокл двадцать раз лучше их всех. Вижу, что и ты тоже.

– Это вовсе не так. Он – да, а я... Ладно, Терсит, я пойду. У меня завтра – поединок. Надеюсь, что он состоится. Прощай.

– Прощай, богоравный.

Но верный себе Терсит, дождавшись, пока Пелид почти скрылся в зарослях кипариса, негромко бросил ему вслед:

– Только смотри, не пожалей Гектора!

– Что? – не расслышав, герой обернулся.

– Ничего, ничего, это я просто бубню себе под нос... Прощай, великий!

И уже совсем тихо спартанец проговорил:

– А, может быть, именно это и было бы тебе нужно. Но этого-то и не будет. Вот ведь что худо-то!

Глава 9

Гектор застегнул ремешок шлема, еще раз проверил, как держатся поножи и пояс. В душе он понимал, что нарочно растягивает время, но не из страха перед поединком – он знал, что его все равно не избежать. Но предстояло войти в покои Андромахи, предстояло проститься с ней и с Астианаксом, и это казалось ему сейчас едва ли не страшнее встречи с грозным врагом...

Доспехи Ахилла были тяжелы – при всей своей мощи Гектор ощущал их тяжесть – но сработаны так прочно, что в них герой чувствовал себя куда увереннее. Он пересек коридор дворца и, толкнув дверь, вошел в комнаты жены.

Гектор ждал слез, мольбы, отчаяния. Но ничего этого не было. Андромаха обняла мужа, всем телом прижавшись к холодному железу, и замерла. Потом ее руки скользнули по его рукам, коснулись лица.

– Значит, ты не можешь туда не идти? – тихо спросила женщина.

– Ты же знаешь, – сказал он. – Я все тебе объяснил.

– Знаю. Хочешь видеть Астианакса?

– Хочу.

Андромаха не стала звать рабыню, как сделала бы в другое время. Она сама выбежала из комнаты и вернулась почти сразу. На ее руках, весело играя серебряными кольцами материнских сережек, прыгал румяный и кудрявый малыш, их с Гектором трехлетний сын Астианакс.

– Иди ко мне, маленький! – позвал Гектор, протягивая руки.

Ребенок посмотрел на него и плотнее прижался к Андромахе.