Троя

Ахилл в сотый раз спрашивал себя: можно ли назвать то, что он совершил, предательством? Он, ахеец, мирмидонский базилевс, великий воин атридова войска, предотвратил вторжение своих во вражеский город, спас ненавистную Трою. Другое дело, что ему была отвратительна и сама измена троянца-перебежчика, и то, что воины Атрида собирались, проскользнув, как крысы, под землей, среди ночи напасть на безоружных спящих троянцев. Он, в любом случае, не участвовал бы в этом. Но сейчас это вторжение означало еще и нарушение слова – слова Агамемнона, его слова... Это опорочило бы навеки честь всех ахейцев. Останься в живых хотя бы один троянец, все земли вокруг узнают, что Агамемнон, Менелай и он, Ахилл – подлые клятвопреступники! Да что там троянцы – разве в самом ахейском войске не найдется охотников судить и осудить их? Одного Терсита хватит... Нет, нет, этого нельзя было допустить!

Дождь кончился, стало светать. Перед рассветом Ахилл тоже забылся неглубоким чутким сном, и ему снилось, что он куда-то летит на своей колеснице, что у нее отрывается колесо, он балансирует, стараясь удержать равновесие и одновременно пытаясь сдержать сумасшедший бег коней, но кони, всегда такие послушные, будто не чувствуют поводьев и мчатся, и мчатся, как обезумевшие. Самое странное, что герой отлично понимал – это сон. С ним уже бывало такое раньше, когда он спал недостаточно глубоко. Но самое мучительное было именно в этом осознании сна и в неумении прервать его и проснуться.

Но вот где-то в лесу пронзительно закричал свиристель, и базилевс разом вынырнул из сна, прекратив бесконечное падение с колесницы и осознав себя лежащим на овечьих шкурах, под темным сводом лесного грота.

В отверстие входа лились солнечные лучи. Птицы захлебывались разноголосыми трелями, завершая утреннюю перекличку, и Ахилл подумал, что, скорее всего, с восходом солнца все же заснул крепче, не то этот гомон разбудил бы его уже давно.

Он потянулся, сел. Гектор спал все так же глубоко, и Ахилл не стал будить его. Андромаха, даже если вышла из пастушьего поселка чуть свет, раньше полудня не вернется. А лишнее волнение раненому совсем ни к чему.

Затянув свой кожаный пояс и расправив тунику, герой выбрался из пещеры и зажмурился – так ярко сверкали кусты и деревья, омытые дождем и с утра еще мокрые. Когда он шел с кувшином к ручью, на него рушились маленькие густые водопады капель. Но, умывшись, проверив свою сеть, в которой оказалось, кроме трех небольших рыбок, еще и шесть большущих раков, наполнив кувшин и отправившись назад к гроту, он заметил, что прохладные потоки иссякли, а трава перед убежищем его пленников уже совсем высохла. Утро, наступившее после пасмурной и ветреной ночи, оказалось жарким, почти знойным.

– А я думал, ты с утра отправился в лагерь! – встретил его Гектор, не скрывая удовольствия от того, что его предположение не оправдалось.

– Куда бы я ушел, не накормив тебя завтраком? – пожал плечами базилевс, выгребая из горячей золы горшок с румяными тушками трех цесарок (четвертая послужила ему ужином). – Ты же не съел ни кусочка мяса, ни крошки хлеба... Только молоко и пил. Но молоком бывает сыт разве что грудной младенец! А сегодня молока не будет – ночью была гроза, и оно, скорее всего, прокисло.

– Гроза была? – Гектор встревожился. – А она не могла застать в пути Андромаху?

– Ни в коем случае! Андромаха обещала переночевать у пастухов и тронуться в путь на рассвете. В это время уже не было ни грозы, ни дождя. А утро сегодня великолепное.

И, лукаво поглядев на раненого, Ахилл вдруг спросил:

– Хочешь туда?

Он кивнул в сторону сверкающего солнцем проема.

– Очень хочу! – сразу оживился Гектор. – А ты поможешь мне встать? Дойти я, наверное, и сам смогу, но подняться...

– Нет, пока что не вставай, – возразил базилевс. – Успеешь. А солнце тебе вреда не причинит.

С этими словами он сгреб в кучу с десяток овчин, вытащил их из грота и, вернувшись, подхватил троянца на руки и вместе с ним вышел на лужайку.

Гектор зажмурился.

– О! Я сейчас ослепну!

– Бог Гелиос[24] слишком рад встрече с тобой, он давно тебя не видел! – рассмеялся Ахилл, раздвигая плечами ветви и осторожно поворачиваясь так, чтобы они не хлестали раненого по лицу. – Ничего, сейчас твои глаза привыкнут. Вот здесь мы сегодня будем завтракать.

Выходя перед тем из грота, он соорудил возле запруды, в углублении берега удобное кресло из овечьих шкур, устроенное таким образом, чтобы можно было сидеть, опираясь спиной. Он помнил, что троянцы, в отличие от ахейцев, предпочитают есть сидя, а не полулежа. Впрочем, живя в боевом лагере, он привык есть так же.

Когда вся приготовленная с вечера снедь была принесена на берег, а блюда и чашки расставлены на одной из шкур, Гектор вдруг сказал:

– Ахилл, ты говорил, что молоко прокисло... А ведь, помнится, ты приносил целый кувшин вина и добавлял мне его в воду.

– Ну да, и сейчас добавил, – кивнул базилевс.

– А нельзя ли принести этот кувшин и попробовать вино?

Ахилл усмехнулся:

– Ты прав: вино уж никак не могло прокиснуть от грозы. И с ним наше ожидание будет короче...