Троянская тайна

– Я так думаю, – откликнулся после паузы Андрей Яковлевич, – что это все неспроста. И Вера моя не просто так умерла, и у Кузьмича с Лехой видишь, как повернулось... Скверное дело мы сделали, Николай, и даром нам это не пройдет.

– Ну, завел свою шарманку! – сердито воскликнул Николай Михайлович, в глубине души боявшийся, что Зарубин прав. – Терпеть не могу, когда жалеют о том, чего все равно не вернешь.

– А я и не жалею, – спокойно возразил Зарубин. – Если бы мне сказали: "Убей, и твоя жена останется жить", я бы убил.

– Кого? – тупо переспросил ушедший в свои невеселые раздумья Кулагин.

– Да кого угодно!

– И меня?

– И тебя. Только лучше, конечно, чтобы это был кто-нибудь, кого я не знаю.

– Тьфу на тебя! – в сердцах воскликнул Николай Михайлович и полез в карман за сигаретами.

На нем был бледно-зеленый резиновый плащ от общевойскового комплекта химической защиты, который, помимо отравляющих веществ и радиоактивной пыли, прекрасно задерживал дождь и комаров. Единственным недостатком этого длинного, до пят, излюбленного рыбаками одеяния являлось отсутствие карманов, так что докопаться до лежавших в куртке сигарет оказалось непросто.

Наконец сигареты очутились у него в руке – красно-белая пачка "Мальборо", со времен голодной юности казавшаяся Кулагину символом преуспевания. Он знал, что на свете существуют и другие сорта сигарет, более дорогие, престижные и качественные, но, заимев наконец приличные деньги, остановил свой выбор именно на "Мальборо" – тех самых сигаретах, которые раньше мог себе позволить лишь изредка, урвав случайный заказ или удачно продав картину.

Зарубин тоже вынул сигареты, и Николай Михайлович ощутил привычную неловкость, увидев в его руке мятую бумажную пачку "Пегаса". Эти сигареты были лишним напоминанием о том, что Зарубин из-за болезни жены остался на бобах, выбросил свои денежки на ветер... Хотя, если подумать, еще неизвестно, кто распорядился деньгами умнее. Андрей Яковлевич, по крайней мере, пытался спасти жену, а значит, хотя бы отчасти облегчил душу, смыл с совести пятно. А машины, лодки, квартиры – это ведь просто барахло, ненужный хлам, который на тот свет с собой не возьмешь. Вот, к примеру, Кузьмич и Леха Колесников распорядились своими деньгами примерно так же, как сам Николай Михайлович, и что? Где они теперь? Передрались за бутылкой водки, как два бомжа, и все – нету их, ни одного, ни второго...

– Спрячь ты эту дрянь, – грубовато, чтобы скрыть неловкость, проворчал он. – Возьми мои, чего ты, как этот...

– Не жили богато, нечего и начинать, – отказался Зарубин, вставляя в уголок рта кривоватую "пегасину". – Дым отечества, сам знаешь, нам сладок и приятен... Да и комаров лучше отгоняет.

– Это уж точно, – невесело усмехнулся Николай Михайлович, давая ему прикурить. – Ах ты черт, как нехорошо с Кузьмичом-то вышло! Ей-богу, хоть ты брось эту рыбалку к чертям собачьим. Может, правда, айда на берег? Пузырь откроем, помянем по-человечески... А?

– Ну, не в пятом же часу утра, – резонно возразил Зарубин. – До рассвета напьемся, чего потом целый день делать-то станем?

– Тоже верно, – вздохнул Кулагин.

Он вынул удочку из воды и осмотрел крючок. Наживки как не бывало. Рыбачить ему как-то вдруг расхотелось, потянуло на берег. Ну и что, что пятый час утра? Какая разница, сколько времени, раз такое дело?

Зарубин снова подсек и выдернул из воды плотву – чуть поменьше первой, но тоже вполне приличную, в самый раз для ухи. Глядя на него, Николай Михайлович подумал, что не стоит портить приятелю удовольствие. Ведь сидит же в пустой квартире круглые сутки один как перст, по жене горюет, и всех развлечений у него – телевизор, газеты да домино в скверике. Пускай порыбачит, отведет душу, а выпить и впрямь еще успеется. Потерпеть-то осталось всего ничего – часа два, от силы три...

Зажав сигарету в углу рта, чтобы дым не ел глаза, он выковырял из железной коробочки извивающегося червя, насадил бедолагу на крючок, поплевал на него по старой рыбацкой традиции и забросил в воду – на верную смерть. Пришедшая в голову параллель между червем и Лехой Колесниковым, который вот так же помер в воде, истекая кровью в ванне, Николаю Михайловичу не понравилась. Было в ней что-то такое... Ну, незаконченное, что ли. Эта мысль как будто требовала продолжения, и продолжение тут же пришло – само пришло, несмотря на попытку Кулагина немедленно перестать думать на эту тему. Оно всплыло из темных глубин сознания, как раздутый утопленник из озерной воды: а мы ведь тоже на воде!

Мыслишка была нехорошая, поганенькая, и от нее Николаю Михайловичу тут же сделалось скверно. Он вдруг ощутил у себя под ногами, прямо под тонким, податливым, как студень, резиновым днищем лодки, многометровую толщу черной воды, а там, под водой, – гнилые коряги, спутанные бороды бурых озерных водорослей, пушистый, скользкий ил...