Троянский катафалк

Две последние строчки подхватили другие, заглушая слова протеста защитника и его призывы судить по совести. Толпа все более зверела, слышались какие-то вопли, улюлюканье, визг, рычание, лай. Наконец мне предоставили возможность высказаться. Я заранее продумал свою речь, намереваясь вывести на чистую воду своих недругов, однако, когда великий момент пришел, смог лишь пошевелить губами, а в зале звучал голос Себастьяна о том, что

Я опасный злодей,

Я растлил всех детей,

Меня теперь уж не исправить,

К праотцам меня отправить…

После этого все двенадцать присяжных прицелились в меня, возвещая:

— Он виновен. Смерть ему, смерть!

Я проснулся в холодном поту, бормоча в полузабытьи:

— Я этого не делал! Не делал! Я не виноват!

Но, наконец, я сообразил, что проснулся, на самом деле проснулся. Я чувствовал себя разбитым, измученным, рубашка промокла от пота, а также наволочки на подушках.

Первой моей мыслью было: «До чего же мне хочется есть!»

Эта мысль обрадовала меня. Все встало на свои места.

Я поднялся и принял душ, оделся и почувствовал себя нормальным человеком. У меня болела голова, я не отдохнул, напряжение не спало, но я не сошел с ума. И готов был встретить во всеоружии наступающий день, хотя он и не сулил мне ничего хорошего.

Глава 15

Этот сон не забывался. Он преследовал меня. Когда наступил рассвет, я много думал над ним. Больше он мне не казался безумным. Я уже начал усматривать в нем смысл. Подсознательно я был уверен, что в этом сне заложены ответы на все вопросы, только мне надо их найти. Тогда я буду знать, как мне действовать дальше, как выбраться из беды. А положение у меня было такое, что хуже не бывает.

Почти все утро у меня был включен телевизор. Я торопливо выскакивал из домика, покупал газеты. Неважно, что они говорят обо мне, я на самом деле не такой плохой. Но они говорили другое.

Мое исчезновение было истолковано как доказательство вины. Газеты кричали о том, что я перестрелял множество людей, кого именно, разумеется, не уточнялось. В прошлом я неоднократно оказывался в необычных ситуациях, их снова вытащили наружу, включая несколько любовных историй. Было больше понаписано о Сильвии. А я был известен как человек решительных действий (это, чтобы не называть меня просто насильником). Нет смысла все это пересказывать: вы сами можете догадаться. Правда, до сих пор еще никто не осмелился прямо меня обвинить.

Об этом были написаны столбцы за столбцами во всех газетах, передачи по телевидению и по радио и, несомненно, несметное количество самых разнообразных слухов. Вся эта вакханалия началась вчера с упоминания моего имени в репортажах, связанных со смертью Джонни Троя, теперь же я почти вытеснил Троя со страниц газет.

Шелл Скотт не смог только затмить собою действительно важное событие, которое должно было состояться завтра.

А сегодня был уже понедельник, первый понедельник в ноябре. Завтра, во вторник, народ пойдет голосовать за нового Президента.

За Эмерсона или Хэмбла?

За уверенность в своих силах или за дуерфизм?

Я решил, что вопрос сводится к этому. За последние два дня мне стало ясно, что основная философия дуерфизма — это то, что человек не виновен в своих неудачах и ошибках, отвечает за них кто-то другой. Преступники вовсе не мерзавцы, а всего лишь больные люди, надо покопаться в их прошлом, непременно что-то отыщется. Нужно относиться терпимо решительно ко всему, включая зло.

Хэмбл называл это «делать добро для народа», отбирая принадлежащее другим людям. Он болтал о благосостоянии, хотя по сути все сводилось к тому, чтобы воровать у тех, кто не разделял его взглядов. Он без конца призывал к состраданию, жалости, к человеколюбию в отношении тех типов, которые этого не заслуживали. У него голова была забита бредовыми идеями, о которых он умел захватывающе говорить, но, разумеется, сам не относился к ним серьезно.

И такой человек баллотировался на пост Президента Соединенных Штатов.

Весьма возможно, он будет избран.

Хэмбл или Эмерсон? Завтра мы будем знать.

В полдень я снова включил телевизор. В скором времени я намеревался покинуть свое убежище, понимая, что меня все равно разыщут, либо полиция, либо какой-нибудь бандит. В кольте у меня было шесть патронов, так что, если дело дойдет до этого, я смогу проделать шесть дыр. Стрелять в копов я, разумеется, не стану. Им я сдамся без сопротивления. Копов я люблю, только сейчас мне не хотелось бы их видеть поблизости. Телевизор я включил потому, что замучился какими-то неясными подозрениями, как будто решение всех проблем находилось рядом, нужно было только немного напрячься, поднатужиться, сообразить… Телевизор заработал. Сейчас будут повторно передаваться последние речи сначала Хэмбла, потом Эмерсона. Слушать Хэмбла мне совершенно не хотелось, но таким образом я хоть немного отвлекусь.

Хэмбл начал свою речь традиционно:

— Мои дорогие друзья…

Я слушал его вполуха, шагая по комнатушке и думая о разной сытной еде.