Троянский кот

— Погоди, о Азиза, выслушай меня, ради Аллаха! — обратилась я к ней. — Брак между нами невозможен. Так судил Аллах великий, могучий, и не нам менять его установления.

— Если у тебя уже есть жена, или даже несколько жен, о повелитель красавцев, пусть тебя это не смущает, — отвечала она. — Я готова стать твоей невольницей. Ибо твоя красота уязвила меня, и нет мне утешения кроме близости с тобой! И ты должен сокрушить мою девственность и насытиться моей юностью!

— О Азиза! — воскликнула я. — Даже если бы мне было дозволено жениться на тебе, то как мы с тобой поладим, если ты высотой в два человеческих роста?

— Каких женщин ты предпочитаешь, о мой господин? — вкрадчиво осведомилась Азиза. — Выше или ниже четырех пядей? А может быть, ты хочешь женщину в пять пядей ростом? И нравятся ли тебе толстые или тонкие? Смуглые или белокожие? Какие груди ты предпочитаешь — похожие на яблоки, гранаты или лимоны? Какие бедра желал бы ты раздвигать — подобные подушкам? Подобные двум кучам песка? Подобные двум мраморным столбам? А что касается той вещи, что между бедер, то каков твой вкус относительно нее? Какую разновидность ты предпочитаешь?

— Разве ты способна превратиться в женщину по моему вкусу? — спросила я. — И ты готова изменить облик, данный тебе Аллахом?..

— Ну разумеется! — обнадежила меня Азиза. — Ведь делает же это Марджана, когда встречается с Ильдеримом, и каждый раз она иная, так что Ильдерим как бы обладатель гарема.

— Выслушай меня, о Азиза, — приступила я к главной части своего объяснения. — Ты ошиблась в выборе. Тебе бы следовало поискать юношу, который способен стать мужем женщине…

— А ты разве не способен, о Хасан? — изумилась она.

Я развела руками.

— Да не омрачает твое чело эта забота! — развеселилась Азиза. — Старухи, воспитавшие меня, знают разные снадобья, и мне сейчас их принесут, и ты их отведаешь, и взволнуется то, что оставил тебе твой отец!

— У меня нет того, что оставляют мужчинам их отцы, о Азиза! — воскликнула я. — Вот в чем вся беда!

— Ты разве евнух, о Хасан? — насторожилась Азиза.

Я испугалась, что против этой хвори у нее тоже найдется снадобье, и решила сказать наконец правду.

— О повелительница красавиц, я хуже, чем евнух, я женщина! — ответила я ей, на всякий случай потянув саблю из ножен и в душе огорчаясь, что сабля эта — не чета моей, оставшейся у Ильдерима.

— Ты женщина, о повелитель? Ради Аллаха, если тебе угодно шутить со своей невольницей, шути на здоровье! — развеселилась Азиза. — Женщина, которая стреляет из лука, словно каирские удальцы с больших дорог! Женщина, которая рубится на саблях, как наемник дейлемит! Женщина, сжимающая ногами бока коня так, что конь едва не задыхается!

— Аллах оставил мне один лишь довод, который может убедить тебя, о Азиза, — кротко сказала я. — Пустить ли мне в ход этот последний довод?

— Если будет на то воля Аллаха, попытайся! — все еще смеясь, отвечала Азиза. — И мы возразим тебе так же, как возражали до сих пор! Начинай же!

Я распахнула плащ и предстала перед ней в кольчуге, охватившей меня, словно собственная кожа.

— В этой пещере недостаточно света, и тень придает предметам несвойственные им очертания, — утратив свою веселость, сказала Азиза. — Действительно, ты похож на юную девушку, о Хасан…

Я через голову стянула кольчугу и распахнула на груди свой кафтан. Тут уж возразить было нечего. Она увидела ту самую грудь, как два яблока, о которой только что мне толковала.

Молчание затянулось.

— О распутница! — завопила вдруг Азиза. — О развратница! Как это ты ездишь по дорогам в мужском платье и вводишь людей в заблуждение?! И ты еще призываешь Аллаха, о скверная, О мерзкая!

И долго еще она честила меня на разные лады, но когти в ход пока не пускала, а я ждала, пока этот водопад иссякнет. И хотя я, дочь и сестра царей, не привыкла к таким славословиям, но перечить разъяренной джиннии, которую лишили любимой игрушки, я не осмеливалась.

Наконец красноречие джиннии иссякло.

— За что покарал меня Аллах страстью к этой низкой, к этой презренной? — вздохнула она, и мне показалось, что час избавления близок. Но Азиза пристально на меня уставилась и забормотала, причем слова ее были об одном, а мысли в эту минуту были, как оказалось, о другом:

— Но тем не менее свет исходит от ее чела, и родинка на ее щеке подобна точке мускуса, и ее дыхание сладостно, и ее щеки овальны, и ее зубы как жемчуг, и она стройна, и нет ей равных, когда доходит до спора белых клинков и серых копий…

Мне бы следовало, пока она углублена в свои размышления, отступить в дальний угол пещеры, ибо, как мне показалось, там-то и был расположен вход. Но я не сделала этого, да и куда скроешься от разъяренной и влюбленной джиннии?