Тройное Дно

Руки у него явно росли откуда нужно. Из реек он сколотил рамки в человеческий рост, натянул на них полиэтилен и там, где его не хватило, приладил картон, причем сшил все это проволокой. Таким образом он разгородил себе двухкомнатную стайку, как для скотины, но на этом сходство с фермой заканчивалось. Хоттабыч притащил откуда-то целый палас, побитый временем, но еще совершенно «функциональный». Лежанка его, сооруженная на настоящей панцирной сетке, поставленной на чурбачки, застеленная ветхим, но чистым тряпьем — а Зверев не ощущал не то что аммиачного запаха, но даже просто несвежего, — внушала искреннее уважение к тому муравьиному труду, который был вложен в дело обустройства и уюта. Хоттабыч на своем волшебном примусе готовил ужин. В продуктовом ящике он держал пакеты супа, бульонные кубики и какие-то початые баночки, в другом сундучке — сковороду и кастрюльку.

— Привет тебе от господина Пуляева, дед.

— Привет, — астматически крякнул Хоттабыч.

— Можно, посижу тут?

— Сиди.

— Дед, выпить нету. Бананы будешь?

— Бананы? — продолжал не понимать ситуацию старик.

— Ну да, бананы. Вот, апельсин еще могу. Остальные нужны самому.

* * *

— Я вот советские супы надыбал. По штуке триста. Все сорта. На Сенном.

— Да ты что! Сенной дело знает. Я сам там частенько отовариваюсь.

Это было правдой. С тех пор как Зверев самостоятельно начал вести свое хозяйство, он прекрасно знал эту надежду и сладость неимущих — оптовые ларьки на бывшей площади Мира.

— Может, все-таки за водкой сходить?

— Сходи, — махнул бородой, которую можно было смело счесть рождественским фарсом, старик.

— А может, ты сходишь? Мне бы не светиться лишний раз. А я бы за примусом приглядел.

— А чего не сходить.

— На-ка, дед. И ветчины китайской купи. Я там видал в ларьке. И лука зеленого свежего. Вот тебе полтинник. Сдачу себе оставь. Пуляев велел тебе помочь чем смогу.

— Помогай. Как звать-то?

— Зови Витькой, дед.

— Ты, Витек, приглядывай. Примус у меня с прибабахом.

Хоттабыч вернулся быстро, запыхавшись слегка и от того прокашливаясь.

— Я баночной взял. Дрянь, конечно, но не отравишься. Вот. Лимонную и смородиновую.

— А тебя разве, дед, отравить можно?

— А чем я хуже тебя? Пришел в гости, так не груби.

— Какая же это грубость? Вот и суп готов. Овощной, с макаронами. Ветчину — туда или на хлеб?

— Конечно, на хлеб. Что мы, свиньи, что ли?

— Нет, конечно.

— Ну, я разливаю. Ты извини, я сразу люблю.

Хоттабыч вылил половину баночки в жестяную кружку, протянул Звереву. Себе же налил в баночку из-под майонеза. Раскрыл еще одну жестянку и долил до верха.

— Тебе добавить?

— Нет. Я понемногу.

Хоттабыч выпил не торопясь, макнул лук в коробок с солью, повеселел. Для Зверева у него нашлась чистая тарелка.

— Кузнецовский фарфор.

— Правда, что ли? — усомнился Зверев.

— Переверни и посмотри.

— Действительно. Не страшно тебе с таким добром спать тут?

— Чего бояться? Я у себя дома.

— А зимой куда пойдешь?

— Есть места.

— А к Пуляеву не хочешь?

— Там работать надо. Работы я не боюсь, а без водки не могу. Хотя и деньги у вас там хорошие.

— Да я не с ним работаю. Мы с ним недавно просто виделись.

— И чего ж ты на торфах не остался? Там, говорят, курорт.

— У меня своя цель в жизни.

— Вот то-то. Ну, каков суп?

— Суп знатный.

— Я его и при большевиках любил.

— А Айболита любила?

— Пуляев, что ли, рассказывал?

— Кто же, кроме него. Про котлеты. Про Новый год. Про Ларинчукаса. Сагу твою. Он же рассказчик великий. Мы работаем, а он рассказывает. Ты, дед, человек-легенда.

— Давай еще по одной.

— Давай. У меня осталось еще.

— Что, плохая водка?

— Водка хорошая, только я ее не пробовал раньше. Утром-то ничего?

— Абсолютно. Только голова может кружиться.

— Насчет головы у меня все в порядке.

— И как он сейчас? Много денег зашабашил?

— Дед, ты меня простишь?

— А в чем дело?

— Я ведь не знаю, где сейчас друг твой.

— А кто ты вообще?

— Ты только не пугайся, дед. Я из милиции.

Хоттабыч ругался долго и незамысловато. Повторял одни и те же слова, потом, словно забывая их, выстраивал главный образ вновь.

— И что ты от меня хочешь? С крыши меня согнать? Так многие уже пробовали. Их нет, а я вот он. У себя дома. У меня много домов. И во всех порядок. А Пуляев денег срубит, прогуляет — и нет ничего, не хозяин он.

— Дед, Пуляев в беде. Это я его к вам послал. Мой он человек.

— И он мент???

— Вроде этого. Дед, услуга за услугу. Ты только вдохни поглубже. У тебя с сердцем все в порядке?

— Еще чего объявишь? Что Леонид Ильич Брежнев жив и идет с Красной Армией на Питер?

— Еще круче, дед. Айболита твоя жива. Я весь сыск на ноги поднял. Жива она, в доме для престарелых в Хабаровске.

— Чего?

— Того.

И это была чистейшая правда. Вся операция поисков Альжбеты заняла тогда у него неделю. Он часто делал то, что другие считали полной дурью, а потом выходило, что дурак-то не он.

— Я тебе адрес напишу на бумажке. Ее через адресный стол нельзя было найти. Сложная история. Но жива и в меру здорова. Был когда в Хабаровске?

— Кто ж меня туда пустит?