Тройной агент

Во встретивших взгляд старика карих глазах промелькнуло нечто вроде сочувствия, но офицер разведки не произнес ни слова. Мысли в голове Халиля аль-Балави неслись вихрем. А вдруг Хумам вел какую-то вторую, тайную жизнь? Может, он что-то украл в своей клинике? Нет, не может быть, думал он. Хумам — домашний мальчик. Ему и деньги-то не нужны. Ночные заведения, которые имеются в центре города в отелях для иностранцев, он не посещает. Да он из дому-то почти не выходит!

Опять крики, глухие удары. Потом вниз по лестнице загрохотал каблуками один из офицеров со свертком, в котором Халиль аль-Балави опознал вещи сына. Следом еще один с настольным компьютером; за ним двое с трудом тащили разваливающуюся коробку, в которую были напиханы книги, бумаги и подставка с компьютерными дисками. Сотрудник, тащивший компьютер, поставил его на пол и вручил старшему Балави рукописный перечень, заголовок которого гласил: «Недозволенные предметы». В перечне оказались в основном записи, как обычные, так и электронные, изъятые в качестве улик.

— Распишитесь здесь — в том, что мы ничего не сломали, — приказным тоном проговорил мужчина.

Халиль аль-Балави, теперь уже совсем проснувшийся, чувствовал, как у него под бородой горят щеки.

— Куда вы его забираете? В чем дело? — требовательно спросил он.

— Завтра можете навести справки, — ответил офицер. — Обращайтесь в приемную. В Мухабарат.

Старику сунули в руку авторучку, он на нее сперва уставился, потом поднял голову и тут же увидел, что сына ведет вниз по лестнице какой-то тоже, видимо, военный. Хумам Халиль аль-Балави был одет в длинную, до колен, рубашку курта [14]и пижамные штаны; шел медленно, глядя себе под ноги. При росте метр семьдесят он был немного выше своего отца, но в талии и плечах поуже; по рукам и цвету лица сразу можно было опознать в нем человека, привыкшего жить в окружении книг и поблизости от компьютера. Клочковатая бородка и встрепанные каштановые волосы делали его похожим скорее на непутевого переростка, чем на опытного врача, имеющего практику и двоих собственных детей.

Спустившись на нижнюю площадку лестницы, сопровождающий сына остановил. Отцу показалось, что младший Балави выглядит странно: стоит с каким-то необъяснимо отсутствующим видом, словно спит на ходу. Тут отец поймал взгляд сына. Родные карие глаза показались ему непомерно огромными и беззащитно-добрыми, как у лани. Обычно они были неспособны скрывать чувства, сразу же выдавали страх, гнев или любую другую эмоцию, которая овладевала Хумамом. Но в тот день в них проглядывало нечто такое, чему старик не смог сразу найти название. Это не было ни боязнью, ни нервозностью; в общем-то, не было это и гневом; в глазах сына сквозило что-то сродни презрению, с каким смотрит боксер-чемпион, которого свалили запрещенным ударом.

— Он смотрел пренебрежительно, вот как он смотрел, — рассказывал потом старший Балави. — Я знаю такой его взгляд. Это очень на него похоже.

Никто не проронил ни слова. В дверях произошла небольшая заминка, а потом старик пронаблюдал, как его сына провели к одной из машин и впихнули на заднее сидение. Через мгновение доктор Хумам аль-Балави, талантливый ученый и врач-педиатр, когда-то мечтавший практиковать в Соединенных Штатах, исчез за тонированным стеклом, как исчезла и его репутация, и все следы прежней жизни. Отныне и впредь, что бы ни случилось, он пойдет по пути человека, отмеченного печатью Мухабарата.

Неизвестно теперь лишь одно: куда заведет его этот новый путь. Можно выбрать пренебрежение, и тогда его карьера будет загублена, доброе имя всей семьи опорочено, а дети погрузятся в нищету. А можно избрать путь сотрудничества и терпеть потом бесчестье, работая на правительство стукачом. Некоторые из иорданцев, выбравших второй вариант, постепенно сошли с ума, лишившись друзей и доверия коллег. Другие бежали из страны, а были и такие, кто просто исчез за стенами похожего на крепость главного здания Мухабарата, и никто о них никогда больше не слышал.

Стоя в дверях, Халиль аль-Балави дрожал в своем тонком халате и смотрел, как, словно в замедленном кино, рушится жизнь сына вместе с его собственными надеждами на спокойную обеспеченную старость. Он напрягал глаза, хотел взглянуть на Хумама хотя бы еще раз, но сквозь тонированные стекла черного седана ничего видно не было. Головной автомобиль с Хумамом внутри сделал резкий разворот, едва вписавшись в ширину проезжей части, завернул за угол и исчез.

Наручники на твоих запястьях станут серебряными браслетами. Петля палача увенчает тебя ожерельем чести.