Троица

Под набирающим силу ветерком Траннинг рысью поскакал в поле. Томас чувствовал, как по телу в десятке мест разом начинают разрастаться очажки боли: плоть сознавала, что драки больше нет, а значит, можно помучиться и отболеть. Победы он не одержал, но зато опробовал себя. К своему удивлению, стыда Томас не чувствовал. На виду у войска он, доблестный барон Эгремонт, поднял руку и описал в воздухе дугу, указующую в ту сторону, откуда он явился одно утро и целый век назад.

5

Впереди уже виднелся Алнвикский замок, бледно-золотистым зубчатым холмом возлежащий над окрестностью. Крепость постепенно приближалась; ее вид Томаса не радовал. После трех дней пути уже несносной становилась собственная засаленность и грязь, нытье полученных ран и ушибов, вонь застарелого пота и высохшей крови. Шлем при посредстве масла и горячей воды наконец отстал, но оставил на макушке жарко зудящий рубец длиною с палец – Томас тогда, увидев размер вмятины на шлеме, разглядывал ее долго, в затяжном оторопелом молчании. С каждым новым шагом Балиона упадок духа становился все сильней и ощутимей. Об этих бледно-золотистых стенах в душе с детства скопились тысячи воспоминаний, но прежде всего Алнвик для Томаса был связан с присутствием старика. Каждый приезд сюда предвещал встречу с отцом.

При отходе с поля боя настроение у людей было поначалу приподнятым, чуть ли не праздничным. Да, Солсбери ускользнул живым, ну да это теперь забота младшего Перси. Что же до остального, то они божьим соизволением остались живы, и эта радость блаженно кружила голову. Позади остался ужас крушащего столкновения, гвалт смертоносной свалки. У каждого на языке сейчас была дюжина историй о своем противоборстве с врагом; о том, как был на волосок от верной гибели или увечья, да Господь пронес. Первая ночь в пути выдалась бурная, хмельно плыла от возбужденных голосов. Гремел отчаянно-радостный хохот бородатых здоровяков с топорами и гвизармами; возбужденно блестели глаза при описании наиболее смачных ударов или уклонения от них. При одном из солдат оказалась тростниковая дудочка, на которой он выдувал незатейливую мелодию, под ее свиристение кое-кто из солдат скакал в куражливой пляске – поодиночке и в обнимку по двое, как будто навеселе. С заходом солнца Томас думал было запретить весь этот шум-гам. По всей логике, Невиллы должны были их начать разыскивать с целью поквитаться. Было сущим безумием орать в ночное небо, раскрывая свое местонахождение.

Вероятно, Траннинг по его угрюмому выражению разгадал эти мысли и, подойдя, с дружелюбной небрежностью предложил отойти на пару слов.

– Они утихомирятся, милорд, – сказал он негромко, с прищуром глядя на красновато желтеющее вечернее солнце. Вкрадчиво-хриплый голос напоминал урчание хищника, от которого мурашки по коже. – У меня разосланы разведчики, следить, чтобы никто не подполз. Так что обещаю, врасплох нас никто не застигнет. А парни, они просто… рады, что остались живы, милорд, тут и гадать нечего. Так что пускай попоют-попляшут, греха в этом большого нет. Кровь у них вскоре откипит, лихость сойдет. Проснутся уже другими людьми – может, малость смурными, но поутру будут уже в себе.

Впору было лишь рот раскрыть от изумления. На красной, в оспинах физиономии Траннинга в эту минуту читалась доподлинная нежность. Сказать, что видеть такое Томасу было в порядке вещей, значило не просто преувеличить. Это было бы прегрешением против истины не меньшим, чем, скажем, видеть, как солнце от западного горизонта вновь устремляется в зенит – вот такое же ощущение небывалости. И тем не менее он был у Траннинга налицо, этот проблеск нежной приязни к краснорожей солдатне, что сейчас с пьяной задушевностью горланила какую-то похожую на стон песню. А завтра эти же самые молодцы в бараний рог тебя согнут, стоит тебе лишь усомниться в том, что в них есть что-то помимо алнвикской крови, плоти, костей и присяги господину. Томас резко кивнул, и отцов мечник удалился. За все время этого изъяснения Траннинг ни разу не поглядел на него прямо. Все его слова адресовались как бы в воздух, словно они вдвоем стояли не друг напротив друга, бок о бок возле одной канавки для ссанья.

Те, кто ранен, от костров помещались в стороне. После ухода с поля боя Траннинг в первой же встречной деревне «нашел» несколько телег, и их на шесть десятков раненых оказалось, конечно же, недостаточно. Старший мечник Перси выстроил всех увечных и, переходя от одного к другому, лично осмотрел, бесцеремонно ощупывая и вынося вердикт: «телега» или «ходячий».

С полдесятка стоящих были, считай, уже при смерти – раны их обескровили, сделав мертвенно-бледными и пожухшими. Перед каждым из них Траннинг останавливался, оглядывал темными глазами и покачивал головой. О своей участи они догадывались не хуже его. И он все же пустил бедняг на телеги, чтобы умерли с миром.