Троица

Мы же, глядя из города, могли только плакать, а помощи не смели подать из-за запрета. Но помалу стали троицкие люди сходиться к Красным воротам с оружием, какое у кого было. И я туда пришел. А через ворота было нам видно, что войско давидово врагами люто побиваемо.

Тогда старец Нифонт сказал:

— Что же, братья, так и будем смотреть? Дадим врагам божьим порубить кедры в дубраве, сокрушить нашу надежду? Да простится им гордыня их, а на запрет их наплюем.

Тут и воевода князь Григорий махнул рукой и сказал:

— Идем с богом, скорее. Побежали мы вон. Кто коня имел, вперед ускакали и вдоль речки Коншуры оврагом стали противника обходить сбоку. А мы, пешие, устремились за конными следом, но не поспели. Те из оврага внезапно на литву наскочили. Враги тогда от давидова войска отстали и против наших обратились. Давид же успел увести войско в город. А троицкие люди рассыпались розно и тем же оврагом вернулись все невредимыми.

Мы со старцем Нифонтом возвращались в числе последних. И я приуныл, выход мой оказался никчемным, и пользы никакой от меня не было. А пробирались мы кустами близ Подольного монастыря.

Вдруг из-за веток выпрыгнул пьяный казак изменник с бердышом, и, ругаясь непотребно, замахнулся, чтобы головы нам отсечь. Я же его из пищали застрелил в упор. И добрались мы с Нифонтом до ворот благополучно.

Ноября 3-го дня

У Давида и воинов его вся гордыня враз пропала. Более над нашей простотой не смеются и мудростью немецкой не похваляются, а величают нас господами и за один стол с собою сажают.

Ноября 12-го дня

Вчера была удачная вылазка: много литвы побили и пленных захватили 20 человек. А трое детей боярских и с ними 14 черных людей добровольно в наши руки предались.

Говорят, у врагов божьих ныне ратного духа изрядно поубавилось. Никто уж не надеется взять монастырь. Да и во многих других городах и под Москвой дела у них плохи. Литва и поляки русским изменникам больше не верят, а те от них во множестве бегут и целуют крест царю Василию.

Российскому же государству теперь новая беда угрожает. О ней я расскажу в свой черед. А теперь мне недосуг, пора в пекарню идти работать.

Ноября 20-го дня

Увидел король польский Жигимонт, что не могут его разбойные людишки под началом тушинского царика одолеть российское воинство и народ русский, не умеют взять ни Москвы, ни Троицкого Сергиева монастыря. Да еще князь Михайло Скопин со шведскими немцами славно врагов побеждает и многие города освобождает.

И помыслил король в сердце своем: «Что мне этот самозванец? Никто же не верит, что он Димитрий, и мои люди не хотят ему служить. А пойду-ка я, Жигимонт, сам со своим королевским войском на московского царя. В Российском государстве теперь смута, так никто мне не посмеет воспротивиться, да и сил у них не достанет. А мои паны тогда все от тушинского царика ко мне перейдут».

И пришел этот богомерзкий Жигимонт в сентябре месяце с превеликим войском ко граду Смоленску, и обложил город. А в Смоленске сидит храбрый воевода Шеин. И горожане крепко защищаются и города не сдают.

В тушинском же стане у самозванца сделалось смятение, и стали паны уходить под Смоленск к королю своему. Также многие бегут из-под Троицы. Но черный люд отнюдь не расходится: им все едино, с кем воевать, лишь бы кровию буйство и лютость свою напитать.

Гордые же начальники Сапега и Лисовский не за Димитрия, не за короля стоят, и не за веру свою латинскую, не за вольное польское государство, а только сами за себя. Ведь оба они в опале от короля и сейма, сиречь думы панской.

Зачем так много говорю? Вот коротко: троицкой осаде близок конец, российской же смуте и разорению еще долго продолжаться.

Декабря 28-го дня

Сапежинцы да лисовчики снова в трубы гудят, надрываются. Уж не хотят ли приступ учинить? Пускай приходят, встретим со всею честию.

О чем бы еще написать? Житье наше осадное не такое уж теперь скорбное и тягостное; против первого года осады, можно сказать, благополучное.

Милостью божьей от морового поветрия мы избавлены: с октября уже никто от цинги не умирает. Летом же запасли мы трав и кореньев целебных, да и кормимся теперь получше, чем раньше.

Помните ли, господа и братья читающие, как некие иноки вопили, что пищи у нас на неделю осталось, а ведь Давид Жеребцов пришел налегке и ничего для питания потребного с собою не принес? Сильно же эти иноки заблуждались: кажется, и по сю пору мы хлебом и рыбой и горохом преизобильны. Кормят же нас теперь хорошо, а если день выдается не постный, то еще лучше.

И снова появились в обители невесть откуда и вина, и сладкие меды. Только ратным уж не развеселиться, как прежде. Почти все девицы да женки молодые в городе давно перемерли. И не только беспутные, но и честнейшие. И не мечом убиты, а работою тяжкой во гроб сведены; никого гнев божий не минул. Упокой, господи, душу рабы твоей Оленки Никифоровой дочери. Не вспоминать бы мне.