Троица

Предивные вести дошли до нас из Калуги. Вора-то уж нет! Он, говорят, прогневался на каких-то татар, бывших у него на службе, и казнил некого татарского князя, а сродич того князя осерчал и задумал отмщение воздать. И поехал ложный Димитрий на охоту, а все его ближние дворяне по лесу разъехались, и не случилось подле него защитников. Тогда подскочил к царику тот татарин и отсек ему саблей голову.

В Москве теперь колокола звонят, и радуются все, а поляки пуще москвичей веселятся. Они царика боялись, а теперь мнят, что у русских людей никакого оплота не осталось, чтобы творить противное королевской воле. Того они, глупые, не разумеют, что те из нас, кто честь и стыд еще не позабыли, сами боялись царика, а теперь всем православным христианам легче будет против литвы встать заодно.

Декабря 20-го

Давно я о том проведал, да все забывал написать, что Яков Делагарди теперь стал врагом земли русской, не лучше поляков. Он наши полуночные города воюет и к шведской державе присоединяет: Корелу, Ладогу, Орешек и прочие.

Декабря 28-го дня

Келарь Аврамий сказал мне:

— Уезжаю я, Данило, в Троицу. В Москве мне более делать нечего. Да и поляки теперь на меня в обиде, что я им службы не сослужил, патриарха не усмирил. А что я, холоп ничтожный, могу поделать, коли он закоснел в упорстве своем? — тут подмигнул мне Аврамий. — А ты, Данило, пожалуй, поезжай в свое село Горбатово, живи там тихо да добро. И молись за меня, грешного.

— Батюшка, смилуйся, дозволь мне в Москве остаться еще на малое время и здесь на Троицком подворье пожить. У меня тут еще не все дела уряжены.

Усмехнулся Аврамий:

— Неужто не хочет твоя Настёнка из Девичьего монастыря уходить?

— Не хочет, батюшка. Там-то у ней всё ладно, да кормят сытно, от всякого лиха оберегают. А ко мне у ней такого доверия нету, ради юности лет моих.

— Ой, смотри, Данило, доведут тебя девки до беды. Я же и сам, когда был в твоих годах и постарше, из-за них, проклятых, многие великие скорби претерпел. Даже до того дошло, что пришлось в монахи постричься. Но это я тебе говорю не для разглашения, и ты пожалуй, мои слова в свое писание не вписывай.

— Я не только ради Настёнки остаться хочу, — сказал я. — А хотелось бы мне паки послужить дому Пресвятой Троицы. Ежели есть какая тайная работа, которую надобно в Москве совершить, я с охотой и радостно возьмусь.

Аврамий поразмыслил недолгое время, а после сказал:

— Ты ведь книжник, вот и дам я тебе работу по твоему умению. Написал бы ты, Данило, для всех православных христиан книгу разумную, и дал бы ее людям, а они пусть списки списывают и другим передают. Напишешь?

— Не только напишу, но за великую честь почту. Такая служба мне не в труд, а в удовольствие. Скажи лишь, о чем написать.

— А обо всем, что сам видел и знаешь. Как поляки нам грубят, как стреляют в образ Пречистой Богородицы, как великих послов утесняют, как обмануть нас хотят, и конечно поработить и веру попрать. Особо напиши, чтобы королевича не ждали: тому не бывать, чтобы Сигизмунд нам сына прислал; он сам желает царствовать, и нас мнит уже покоренными, ибо мы безначальны, меж собою несогласны, и к рабству привычны, а бояре наши уже к королю преклонились.

Да облай покрепче бояр-изменников, да Федьку Андронова. Да воспой хвалу Филарету с князем Василием, и граду Смоленску, и патриарху Гермогену: скажи, что они, как столпы, всё государство наше поддерживают. И пусть все православные христиане доблестью и стойкостью их воодушевляются и против польских и литовских людей поднимаются.

А про меня ничего не вздумай писать, и себя поостерегись выдавать, а про тех послов, которые из-под Смоленска вернулись, скажи: не ведаю, мол, истинно ли они к королю прилепились, или же втайне нам верны и только до времени притворяются.

По польскому счету лета Господня 1611, по нашему исчислению того же лета 7119, января месяца 6-го дня

Не до денника мне нынче, ибо пишу я книгу по Аврамиеву наказу. Без устали тружусь с великим прилежанием.

Января 17-го дня

Книга моя еще не закончена, но написал уже много, и заглавие придумал. Вот такое: «Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском, и о страдании нового страстотерпца святейшего Гермогена, патриарха всея Русии, и о посланых наших, преосвященном Филарете, митрополите Ростовском, и боярине князе Василии Голицыне с товарищи…» и так далее. Заглавие написал я столь пространное, дабы читающим уважение внушить. Всякому же ясно, что не может быть пустошных речей в книге с таким протягновенным и долгим названием.

Московские же дела наши невеселые. Как стал в Москву народ на святки собираться, поляки премного испугались, что сейчас ударят в набат и пойдут их бить. И повелели жителям московским и приходящим людям сдать в казну все оружие, какое ни на есть, до последнего топора.