Троицкие сидельцы

В избе веселились, громко разговаривали, хохотали, что-то рассказывали друг другу. Слышалась и русская речь. Ванька едва успел отпрыгнуть в темноту, когда дверь отворилась и двое вышли из избы. Они тихо переговаривались, стоя у самой двери. Ванька весь превратился в слух.

— И ты будешь виноват!

— Я ни при чем!

— Не юли, друже, совесть замучает. Когда кровь на душу ложится, иные рассудок теряют.

— Зря ты на меня наговариваешь. Я не убивец, нечистый попутал связаться с атаманом Матерым. Каюсь, пограбить хотел мужиков, как всегда мы, донские казаки, привыкли делать, ан обернулось по-иному.

— Тьфу ты, не вали все на атамана. Пойми, дубовая башка, ежели промолчим, кровь русская прольется. Идти надо к своим, предупредить, а ты разнюнился.

— Не ругайся, мне и так не сладко.

— Не ругайся? Чтоб ты сдох, не друг ты мне после этого, а я иду, хошь выдавай меня, рыбья кровь!

Казак, чертыхаясь, быстро пошел влево, взбираясь по склону оврага, оставив своего приятеля, который вернулся в избу.

Ванька кинулся за казаком, нагнал, негромко окликнул:

— Погодь-ка, добрый человек!

Казак стремительно повернулся, свистнула в вершке от Ванькиного лба в кромешной тьме шашка.

— Стой, окаянный, я свой, русский!

Согнувшись, казак напружинил тело, готовый разить насмерть.

— За мной гонишься? Дедиловский донес?

— Да не знаю никакого Дедиловского! Русский я, из крепости, лазутчик!

— Ишь ловкий какой, а я вот чуть тебе башку не развалил. Негоже это — по ночам знакомство заводить!

Они настороженно вглядывались друг в друга. Подоспели Степан с Мишей.

— Зря время теряем, казак, пошли скорее! А шашку свою спрячь в ножны, — сказал Миша. — Если ты с нами заодно, скажи, куда ведут подкоп?

— Под Пятницкую башню.

— А сможешь показать, где лаз начинается?

— Показать-то можно, да кругом охрана, а вы одеты необычно, я в темноте и то разглядел.

— Ничего, авось обойдется!

— Ну пошли, коли так.

Они снова спустились в овраг. Чаще попадались жолнеры, внимательно вглядывавшиеся в небольшой отряд, спокойно шествовавший по тропе. Изредка их окликали, тогда казак называл пароль, и их беспрепятственно пропускали.

Наконец казак остановился.

— Здесь, — выдохнул он.

В отвесной стене овражного ската темнела овальная дыра высотой почти в рост человека.

Повелительный голос что-то резко прокричал. И тут же по-русски:

— Эй, кто тут шатается?

— Свои.

— Пароль.

— Крест и меч!

— То-то. Чего здесь околачиваешься? Иди, пока пулю не съел. Нам велено стрелять после первого окрика. Могу недослышать.

Быстро отошли, выбрались из оврага и, хоронясь в ложбинках, приблизились ко рву перед крепостью. Казак шел с ними. Опасаясь, что какой-нибудь стражник пальнет невзначай с перепугу по своим, заранее предостерегающе прокричали. Их пропустили через ров, надолбы, и они вошли в ворота Красной башни.

Слух о том, что подкоп ведется под Пятницкую угловую башню и что поляки намереваются заложить бочки с порохом в подкоп на Михайлов день (восьмое ноября), до которого оставалось всего четыря дня, с быстротой молнии облетел крепость. Никогда еще опасность не была так велика: ведь предупредительный глубокий ров, стоивший таких больших трудов троицким сидельцам, как раз обрывался сразу за Красной башней, не доходя до Пятницкой.

И вот теперь тревожная весть подняла всех на ноги до света. Те, кто поставили времянки около этой башни, кинулись прочь, не слушая никаких увещеваний. Растрепанные женщины с детишками на руках выбегали из жилищ в осенний мрак, за ними мужики волокли немудреный скарб. Скоро все скучились в противоположном углу крепости, дрожа от холода и страха, не понимая, что происходит, заплакали дети, заголосили женщины. Сердито закричали на них мужчины, но утихомирить не могли. Плач разрастался, усиливался. И так громко раздавался вой, что его услышали во вражеском стане. Испуганные, просыпались привыкшие ко всему воины, недоумевая, то ли во сне привиделось нехорошее, то ли наяву все это происходит. Над темным монастырем то затихая, то вновь усиливаясь, витал вой. И забытый страх закрадывался в зачерствевшие души завоевателей.

За три часа до рассвета 9 ноября бесшумно раскрылись четверо ворот крепости: потайные ворота, открытые у Сушильной башни, Красные ворота, ворота Погребной и Конюшенной башен. В полном молчании из них стали выходить небольшими группами русские ратники. Они прятались во рвах и углублениях. Ночь выдалась темной, удалось выйти незаметно. Удар должны были нанести сразу в трех направлениях: отряд Ивана Внукова — в сторону Подольного монастыря с целью уничтожить подкоп; отряд Ивана Есипова затаился у Пивного двора и нацеливал удар через плотину Келарева пруда на гору Волкушу; его должен был поддержать Иван Ходырев со своими людьми, обойти лагерь Лисовского на горе Волкуше и ударить с тыла.

Стрельцы Ивана Внукова сидели в глубоком рву за надолбами и дрожали от холода и возбуждения.

— Во холодище, — прошептал Степан Нехорошко, — того и гляди, к окопу примерзнешь!

Забрезжило. В предрассветной тишине звонко ударил сполошный колокол на Духовской церкви, и стрельцы кинулись вперед.