Тролль Ее Величества

Прозвучала команда «подъем», и мы затрусили дальше. В моей голове навязчивым собутыльником свербила одна-единственная мысль: и как же теперь овладеть сердцем моей возлюбленной, если в ее памяти накрепко засело, что таких, как я, к женщинам и на полет стрелы подпускать нельзя.

На ночевке я поделился своими грустными размышлениями с Купом. Надеясь на дружеский совет и понимание, я открылся ему весь до самого донышка.

— Значит, запал на девку? — ухмыльнулся эльф.

— Ни на кого я не западал! Просто она в точности подходит требованиям, выдвинутыми моим сердцем и жизненными обстоятельствами.

— Скажи честно: а если бы не было этих перипетий со срочной женитьбой и капитальным наездом родственников, ты бы обратил на нее внимание?

Немного погоняв под сморщенным лбом услышанное и просеяв его до полного понимания, — я утвердительно изрек:

— Куп, но это же глупо! Такие девушки — они же как звезды! Источая чудесный свет, они сверкают, манят к себе. Мимо них не пройдешь, не оглянувшись, не бросив восхищенный взгляд, жаждущий обладания этим цветком, который бы так великолепно смотрелся в твоем (то есть в моем) саду!

Не знаю, что я такого сказал, но лицо эльфа слегка вытянулось и перекосилось. Еще немного потаращившись, Куп закрыл пасть, чем вернул себе обычный облик.

— Знаешь, дружище, иногда ты меня удивляешь до крайности! — прокашлявшись, начал он. — Но сейчас не об этом. Диагноз, как говорится, налицо: ты влюблен…

— Ты уверен?! — со страхом и трепетом выпалил я, ощупывая свою рожу.

— Доверься моему опыту. Но если хочешь в этом убедиться, — по его губам проскользнула улыбка, — положа руку на сердце, признайся, в последнее время тебе на ум не приходило что-нибудь такое… — он вдруг запнулся, — этакое…

— В смысле?

— Ну… там бабочки, птички… лютики разные… Что-либо поэтического содержания?

В ответ я зарделся.

— Я что, во сне разговариваю? Раз так, признаюсь: было, только… — и замолчал, кажется, задымившись еще больше.

— Давай, друг, не стесняйся! Я хочу услышать твое творение не только из любопытства. Я знаю наперед, эти строчки идут от большого чистого сердца, но вдруг они будут не так хороши, чтобы девушка по достоинству оценила их.

Что-то здесь было не так. Но я, оглянувшись, не подслушивает ли кто, и страшно волнуясь, как перед самой первой кружкой в своей жизни, заплетающимся языком, начал:

Ты… ты такая, понимаешь, такая,

Вроде света в разбитом окне,

Мое сердце горит и пылает,

Как жаркое на жарком огне.

— Это все? — опустил голову на плечо старый товарищ.

Зря он надеялся — меня понесло!

Я тобой лишь одной восхищаюсь,

Я тобою алкаю, грежу,

Я с тобою себя забываю,

Словно выпь на холодном ветру.

Мои мысли тебя обнимают,

Моя грудь истомилась тобой,

Чтоб я сдох, если ты не такая!

И смотри, не играй так со мной!

— Как, нормально? — с трепетом в груди вопросил я.

— Да… — отвернувшись, кивнул эльф, — хорошие, только доработать надо.

— А по-моему, очень неплохо, — раздался из-за спины ровный голос Айдо, — что-то от хокку, но сразу видно, что написано от сердца. А в целом даже хорошо. И это правильно: душа воина должна быть гармонична.

Я обернулся — за моей спиной рядом с бор-Отом стоял Резак.

— Да, мужик! — согласно кивнул наемник. — Ты талант. Это я тебе говорю!

Они ушли, а у меня осталось ощущение, что сегодняшний вечер еще не закончился.

Все началось, когда раздавали вечернюю стряпню. Кто именно готовил, сказать не могу. Но явно не я. Эта… еда… была жутко недоваренной, а к тому же еще и пересоленной. Несмотря на то что все ели молча, я не удержался и поднял голову.

— Кто кухарил нынче? — грозно-обидчивым голосом поинтересовался я.

— Чего, Висельник, в горло не лезет? — откликнулся Эйн Рака. — Ну звиняйте, мы эту науку плохо знаем. Мы все как-то больше мечом, а не поварешкой…

— Это ты у нас и сготовить мастак, и подраться не дурак, — поддакнул Резак, — а уж про то, чтобы стихи и поэмы сложить — великий Ник Ляис Рубец рядом не стоял!

Горячий кусок каши и впрямь застрял где-то между лопаток.

— Че, правда? Лукка у нас стишки пишет?! — поднял заляпанную крупой морду Синекура, — Здорово! А про что?

— А про томления сердешные в груди да про обугленные страдания на обед!

Дружный хохот сбросил с ближних елок шишки и хвою.

— А кто эта прекрасная дама, чей образ подвиг нашего товарища на рифмоплетство? — смахнул крошки с губ вышитым платочком барон Зунига. — Надеюсь, она хороша собой, и у нее сговорчивый характер, и неплохое приданое?

— Ага, пара ржавых железок и целый мешок штопаных лохмотьев, — со смехом кивнул Резак на Вакару.

Лоб стал мокрым, в глазах темно, а в душе еще темнее.

Я встал, выронив миску из рук, и на совершенно деревянных ногах пересек поляну.

— Вставай, — прохрипел я, — вставай или умрешь, даже не дожевавши.