Троллейбус без номеров

Саша ступала по огромному травяному ковру, будто из сказки. Пахло хвоей, и лес был светлый-светлый. Где-то в отдалении проносились машины – значит, цивилизация все-таки близко, хотя какая цивилизация на шоссе? Максимум, что там есть – заброшенная остановка, на которой нет ни номеров маршрутов, ни расписания, а сами автобусы ходят так редко, что создается впечатление, что они из другого мира.

Лес же жил своей жизнью, и Саша прекрасно это чувствовала. Стоял легкий морозец, но зипун – он оказался на Саше, как только она открыла глаза и очутилась во сне – приятно грел ее, как греет одеяло в особенно холодную ночь. Саша оглянулась по сторонам и удивленно улыбнулась: вдалеке, за стеной сосен и елей, виднелась избушка. Старая, разваливавшаяся на части – но в ней горел свет. – Как ты думаешь, мне стоит туда идти? – спросила она у зипуна. Судя по тому, что зипун не кольнул ее остро в шею и вдруг не стал тяжеленным, как мамина сумка с продуктами, идти определенно стоило. Саша еще раз погладила зипун по аляповатому, вручную нашитому карману и осторожно, стараясь не хрустеть ветками, пошла по направлению к избушке.

Она постучала своим маленьким острым кулачком в дверь, и та открылась. Перед ней стоял Альберт Андреевич отчего-то с ружьем.

– А, Революционерка? – он улыбнулся и опустил ружье. – Прости, не признал сначала.

– И совсем слепой стал, – брякнула Поварешка из комнаты. – Такую рыжую – и не признал. Где ты еще видел такую девчонку, чтобы на голове словно пожар случился? Не слушай дурака, Революционерка, пойдем, я тебя чаем напою.

В избушке было светло и тепло. На потолке покачивалась масляная лампада, заливая комнату теплым, слегка подрагивающим светом. Пахло чем-то очень вкусным, а от печи тянуло теплом. На грубом, вручную сделанном столе стоял радиоприемник, откуда раздавался голос Боба Дилана.

Компания вновь была в сборе. Как будто Саша и не просыпалась: Атеист валялся на полатях, укутавшись в одеяло и проверяя почту на смартфоне. Поварешка копалась, доставая огромную кастрюлю с вкусно пахнущей похлебкой и бухая ее на стол. Эрик тихо курил в окошко, несмотря на то, как нехорошо смотрел на него меняющий струну на гитаре Рок-н-ролльщик. Даже Писатель был здесь, в очередной раз терзавший тетрадку своими умозаключениями. Так пахло ромашкой и розмарином, пахло домом – настоящим, неподдельным домом, а не квартирной смесью пыли, и сырости– что у Саши слезы подступили к горлу.

Так пахло в квартире у бабушки, где она жила, когда была маленькая. Саша вообще плохо помнила свое детство до четырех лет – кажется, там были сказки, летающие драконы и темнота, а еще теплый бабушкин голос. Бабушка учила ее рисовать, рассказывала, почему, если использовать зеленый и красный, это будет некрасиво, рассказывала про теорию цвета – а дедушка лишь дымил трубкой, гладил Сашу по голове и говорил, что из Саши обязательно кто-то да вырастет. Саша не знала, кто такой этот кто-то, но почему-то сердце сжималось, и она твердо обещала самой себе, что обязательно станет кем-то и не подведет дедушку.

Всегда их было трое – она, дедушка и бабушка, и им было хорошо, пока не пришла мать. Мать забрала Сашу, клятвенно пообещав ей свозить ее на море – и не выполнила свое обещание, привезя ее в пыльную однушку на Бутлерова, в которой Саша и ютилась до сих пор.

– Воспоминания? – спросил Альберт Андреич, мечтательно жмурясь под голос Боба Дилана. Что-то такое было в этом голосе, что заставляло верить в лучшее в людях и показывать другим свое открытое, животрепещущее сердце как на ладони.

– Возможно, – сказала Саша. – Знаете, когда слушаешь Боба Дилана, иногда накатывает. Детское что-то.

– Когда я слушаю Боба Дилана, я тоже чувствую себя ребенком, – улыбнулся Альберт Андреич, любовно поглаживая радиоприемник. – Так уж случилось, дорогая моя Революционерка, что у каждого человека есть свои потаенные светлые воспоминания о детстве, которых не сотрут никакие невзгоды. Так цепляйся же за такие воспоминания, Революционерка, и верши свою судьбу!

– Судьбу она потом будет вершить, а сначала поест, – проворчала Поварешка, усаживая Сашу за стол и наливая ей тарелку супа. – Негоже на голодный желудок в приключения бросаться.

– Что правда, то правда, – сказал Альберт Андреевич. – Приключения приключениями, а обед по расписанию. Ну, чего сидите, оглоеды! Всем есть!

Оглоеды быстро оказались за столом. Посередине, как король этого странного пиршества, восседал Альберт Андреевич. Эрик, которого засунули между ним и Рок-н-ролльщиком, задумчиво держал ложку в руках, с интересом наблюдая за тем, что плавало у него в тарелке. Писатель в очередной раз отложил свою рукопись, боясь запачкать ее говядиной, и с аппетитом прихлебывал суп. Атеист все сидел и сидел в своем смартфоне, ругаясь на «идиотов, что составили такое неадекватное расписание».