Странное дело, сколько там в троллейбусе длины — метров десять? но долго, бесконечно долго, как сквозь строй, пробирался Фёдор Петрович вперёд, и люди всё менялись, новые и новые лица отвлекались от разговора и смотрели на протискивающегося. И чем дальше — тем выше были посты, тем значительней люди, под конец и вовсе пошли незнакомые… Добравшись всё же до передней двери, Фёдор Петрович уже не помышлял о внушении водителю или там о чьих-то «Волгах» сзади. Сильно попортила ему нервы эта прогулка через салон. И всё же сердце его постепенно заливала гордость: «Да, я не из них, я — не таковский, не возьмут меня никакие там анонимки и даже объявления на крышах, не сорвусь я на том, на чём полетели все они…» И так разошёлся он мыслью, так взлетел в своих глазах, что уже готов был закричать что-нибудь горделивое и презрительное, уже огляделся было орлом по сторонам… И тут же, с небывалой в нём доселе мощью, раздвинул Хрустофоров стиснутые пневматикой дверцы, не глядя куда, выпрыгнул, по счастью, в сугроб и, потеряв шапку, подвывая, бросился сломя голову к дому. Он мчался по улице, отчётливо чувствуя, что сходит с ума, убеждая себя, что чушь, что померещилось, что не может быть, что вот сейчас коньячку, чаю с малиной, а завтра же — к врачу и в санаторий… И при этом в глубине души понимал, что никакие коньячки и врачи не помогут ему забыть пронзительный, всё понимающий и слегка брезгливый взгляд невысокого военного с усиками, одного из сидевших на самом переднем сиденье.