Тролльхеттен

В десять часов, когда солнце уже приравнивалось к горизонту по улицам возобновилось шебаршение и гулянья. Машин сильно уменьшилось, и зачастую они упирались в чужих брошенных железных коней, которые были оставлены в самых неподходящих для этого местах. Раскиданные вещи были собраны, мусор кое-как разметен и уже ничего больше не напоминало ни о ночном факельном шествии, ни об утреннем всегородском переезде.

Жить без электричества оказалось просто. Куда проще, чем все думали. Нижний город почти не изменил своего уложившегося за последние недели распорядка — здесь пищу давно готовили на примусах и газе, так что вместо безвременно угасшей лампочки возникла очередная гостья из прошлого, керосиновая же лампа. С телевизором получилось сложнее, и лишенный зрелищ народ потянулся на воздух — совершать полуночный моцион и нагуливать сенсорные впечатления, так что на улицах уже в полной мере возникла та самая уже упоминавшаяся праздничная атмосфера.

Праздничная атмосфера без праздника.

Верхнему городу пришлось хуже. Одновременно со светом они лишились возможности готовить пищу, и среди жильцов высоких белых конгломератов возникло волнение — копия тревог их заречных собратьев. И потому именно из Верхнего города было большинство людей навсегда покинувших поселение. Керосинки, примусы, а некоторое время спустя и примитивные буржуйки расходились на ура. Во дворах вспыхнули костры, но случившийся на следующую ночь мелкий холодный дождь быстро положил конец этим посиделкам.

И увидев, как из форточки элитного дома столбом валит черный дым, никто уже не бежал с криком «пожар». Все знали, это просто хозяева готовят еду, как это делали их предки, а до этого предки их предков. Естественно, реальных пожаров от этого меньше не стало, и пожарная бригада сбивалась с ног, проявляя прямо таки чудеса героизма, навострившись тушить красного петуха ограниченным баком машины объемом воды. Какое-то время спустя им стало казаться, что это нормально, словно город никогда и не был подключен к центральному водопроводу.

В двух городских типографиях недолго созерцали остановившиеся машины. В подвале повернули рукоятку древнего дизель-генератора и с его хриплым рыком к газетчикам вернулись блага цивилизации, так что корректоры, редакторы, верстальщики, наборщики и прочая журналисткая братия зачастую стала засиживаться на работе допоздна, дабы не возвращаться в освещенный керосинками дом. Так или иначе, но уже к вечеру эмиграционного дня были готовы свежие выпуски обеих городских газет. Одна грозила апокалипсисом и содержала открытое воззвание Просвещенного Ангелайи к землякам, а вторая уверяла, что ничего особенного не происходит, и призывала сохранять олимпийское спокойствие. При этом там печаталось интервью с одним из глав города, в котором он сообщал, что отлучился по требующему безотлагательного решения делу и скоро вернется во вверенную ему вотчину. Но это уже был явный бред, потому что даже клиенты местной психиатрии понимали — не вернется он уже никогда. А если и вернется, то значит он враг себе, и ему же соответственно хуже.

Обе газеты были расхватаны в рекордные сроки. Горожане взахлеб читали их, как остросюжетное бульварное чтиво, и живо при этом обсуждали.

Еще один генератор завели в больнице. Так что там все ограничилось четырьмя покойниками, отошедшими при выключении света. Был вопрос с соляркой, который быстро разрешили, нагрянув в то же депо, и в осиротевшем тепловозном стойле отыскали массивный бак с НЗ топливом, который успели уже подворовать, но только наполовину. Топливо это потом полдня возили в канистрах на машинах с красными крестами, оглашая округу воем сирены для убедительности. Уверившись, что не останутся без света в ближайшее время, люди в белых халатах облегченно вздохнули и вернулись к своим обязанностям — лечить, оперировать, таскать воду от ближайшей колонки. Работа эта далась им легче, чем обычно — странно, но количество пациентов за последнее время сильно уменьшилось, словно люди предпочитали переносить тяжелые болезни на дому и не лезть в сомнительную санитарию больничных палат. Или просто стали меньше болеть.

Через три дня после темного прилива тяжелыми тракторами все-таки растащили шоссейные завалы с обеих сторон и были очень удивленны, не найдя за ними крупной автомобильной пробки. Не оказалось даже запрещающих проезд знаков. Видимо приезжие, упираясь в исполинскую баррикаду, без лишних слов разворачивались и ехали назад, до ближайшего разветвления.

— И что, никому не сказали? — вопросил Василий Кружин, водитель тяжелой техники, — совсем, что ли, никому?

А коллеги его по работе только чесали в затылках да оглядывали уходящее черной глянцевой лентой за деревья шоссе.