Трон Исиды

Она краем глаза наблюдала за ним. Вообще-то, лица римлян напоминают обломки скал, а линии носа — нос корабля; весь их облик исполнен сознанием собственного достоинства. В Луции Севилии достоинства было более чем достаточно, но лицо казалось более открытым, чем у остальных, а нос — не так сильно изогнутым. Несомненно, он симпатичный, его даже можно назвать красивым, если бы не плотно сжатые губы — как будто он никогда не улыбается. Черные вьющиеся волосы, смуглая кожа, нежная, как у девушки, огромные карие глаза — он похож на мальчика. Но морщинки в уголках глаз и взгляд умудренного жизнью человека свидетельствовали о том, что он гораздо старше, чем поначалу кажется.

Луций Севилий понравился ей. Хотя он был несколько шокирован ее платьем, но не осмелился ничего сказать о том, в каком виде следует благородной госпоже появляться в обществе — а большинство римлян не преминули бы прочесть наставление. Кроме того, судя по его одежде, для него имело значение не количество, а качество золотых украшений. У него, несомненно, был вкус, что для римлянина — большая редкость.

Он ел молча, скорее всего, просто от застенчивости. Конечно, Дионе ничего не стоило растормошить его, но сейчас ее больше интересовало совсем другое — она внимательно наблюдала за теми двоими, что были главными на этом пиршестве.

Доспехи Антония сверкали в свете ламп. Блеск одежд Клеопатры слепил глаза. Обменявшись приветствиями, они говорили очень мало и только на отвлеченные темы. И все же между ними возникло что-то неуловимое.

Возможно, эта незримая ниточка связала их раньше, еще в Риме, когда был жив Цезарь. Для него слова были и броней, и оружием; с ним Клеопатра в полной мере проявила свой темперамент, а ее шутки становились необыкновенно утонченными. Антоний же, в отличие от своего друга, никогда не блистал остроумием.

С той странной ночи, когда умер Цезарь и Клеопатра, не найдя другого выхода, уехала в Египет, он очень изменился. Тогда Антоний помог ей и внешне был очень спокоен, как и она, но под спокойствием этим у обоих скрывалась ярость. Сейчас гнев его ушел в прошлое, и он чувствовал себя необыкновенно одиноким, как каждый человек, на плечах которого лежит груз власти.

Однако Клеопатра ничего не забыла, гнев ее был по-прежнему жив и то и дело прорывался наружу в насмешках над римлянами; но она все же пыталась сдерживаться, возможно, из осторожности. Ужин продолжался, и Диона неожиданно ощутила, что ярость Клеопатры перерастает в какое-то новое чувство — не умиротворение, нет, оно было чуждо царице. Но сейчас, здесь, владычица Египта обрела спокойствие.

Похоже, и Антоний понял это. Кубки наполнялись снова и снова, блики света, казалось, плавали в море вина, взгляды встречались все чаще.

— Афродита приехала к Дионису на радость всей Азии! — произнесла Диона. Голос, почти заглушивший шум в зале, не принадлежал ей. Так было всегда, когда говорила богиня. За первой фразой продолжения не последовало, хотя она и ждала этого.

Молодой гаруспик с ужасом смотрел на нее — должно быть, решил, что увидел богиню. Она улыбнулась ему.

— Не пугайся. Это всего лишь ее голос.

— Так ты действительно жрица? — медленно вымолвил он.

— А ты сомневался?

Его щеки зарделись, как у мальчишки.

— Ничего страшного… — Она пыталась хоть немного ободрить его. — Мне никто не верит, пока сам не убедится. Но я действительно голос богини в Двух Землях — и за их пределами.

— Но как же?.. Ведь для этого нужен особый порядок: ритуалы… жертвоприношения…

— Я сама и ритуал, и жертва. Больше ей ничего не нужно. Да и зачем? Богиня может делать все, что пожелает.

Бедный римлянин, он не мог этого понять. Все его боги связаны путами церемоний, жрецы обессилены давлением политиков, их могущество осталось лишь в воспоминаниях. Неудивительно, что Египет так напугал его. Египетские боги живые, они живут вместе со своим народом. Их имена знают все, и имена эти значат больше, чем названия храмов.

Если Луций Севилий, парусник, так и не смог постигнуть божественной сути Египта, то Марку Антонию, триумвиру, это было совершенно не нужно. В ту ночь он сам был божеством. Весь сверкающий золотом, разгоряченный и одурманенный вином, он наконец поднялся с ложа, споткнулся, однако удержался на ногах, засмеялся и подал ей руку. Царица улыбнулась в ответ и позволила ему помочь себе встать. Он ли снова качнулся, или она приблизилась к нему — всего мгновение, объятие, мимолетное прикосновение, но оно сказало больше, чем любые слова.

Диона никак не смогла бы помешать этому, у нее не было ни малейшей возможности предостеречь царицу. Впрочем, никто больше, казалось, не смотрел в их сторону. Все были пьяны и поглощены экзотическим танцем нубийцев, которых царица привезла с собой.

«Так скоро?» — внезапно вырвалось у нее. А может быть, и Клеопатра, и Антоний, знают, что делают?

Царица скользнула за занавески позади своего ложа. Антоний вышел из зала. Диона услышала, как он подзывал своего гребца.