Трон Исиды

— Запад, — промолвил он; сначала его голос дрожал, но постепенно становился все тверже и тверже. — Я Запад, где садится солнце. Боги здесь неистовы и дики. И воздух — могуч.

Никто не прервал обряда, чтобы одобрить его, но он услышал общий вздох облегчения.

— Север, — продолжил Птолемей. — Я — Север, где море течет у ног Египта. Боги здесь проворнее. Вода — могуча.

Итак, они сотворили стороны света, на которых стоял мир. Но это было только началом. Внутри круга зияла пустота; нечто, что должно быть… чем?

Рождением. Ребенком. Окончанием боли.

— Восток, — снова заговорил Цезарион. — Восходящее солнце. Амон-Ра, Аполлон, Митра[67], свет и могущество! Душа рождается. Дитя идет к тебе.

— Юг, — подхватила Селена. — Грудь Востока. Таурт, Луцина, мать Гея[68] и мать Исида, все богини, дающие миру жизнь! Дитя идет. Вдохни жизнь в его кости.

Луций открыл рот, но Птолемей заговорил раньше.

— Север, — сказал малыш. — Текущие воды. Синекудрый отец-Нил; Нептун; Посейдон[69], колебатель Земли, Землевержец, повелитель коней! Дитя идет. Наполни его кровь водами жизни.

Все замолчали в ожидании. Теперь была очередь Луция. Но он не мог произнести слова, которые подсказывало ему сердце…

Но он должен.

— Запад, — вымолвил он с болью. — Власть воздуха, но и власть тьмы. Земля смерти позади Двух Египтов. Осирис, Гадес, Плутон, владыка подземного царства! Женщина трудится, чтобы родить дитя. Отверзни врата ее плоти. Дай ребенку родиться. Не назначай свою цену, не бери жизнь за жизнь.

Всему на свете назначена цена.

Воздух был полон тихих звуков, похожих на шелест — словно перешептывались тени. В покоях на противоположной стороне дома — и каким-то образом одновременно внутри круга — боролось с болью тело без имени и сознания, в нем жила только воля к рождению. Но ребенок отказывался выходить. Он привык к темноте и теплу. Он хотел только их. И это желание заменяло ему весь мир.

Круг был по-прежнему пуст, и все же в нем сновали видения. Сначала появился зеленый луг, весь пестревший цветами, и по нему бродили призраки — они походили на людей, но слабо мерцали, как облака в лунном свете. Потом сгустилась тьма, полыхнуло пламя, алое, как кровь. Из тьмы выплыли ворота — цвета крови, цвета ночи, но Луций даже обрадовался, опасаясь, что при истинном свете они будут белыми — цвета кости, слоновой кости. Согбенная фигура, похожая на зверя, прокралась в них; но эта бестия была с тремя головами.

Луций ахнул. Тьма дрожала, как отражение на воде. Тварь колыхала ее. Теперь у нее была только одна голова: смертоносный оскал крокодила, пасть, вооруженная огромными зубами. Тело твари смутно напоминало шакалье и в то же время — львиное. Эта голова наводила леденящий ужас, пугала еще больше, чем трехголовый монстр — она могла испугать до смерти.

— Вот он, явился, Пожиратель Душ.

Это был голос Александра Гелиоса. Луцию казалось, что мальчик сидел совсем радом, хотя находился он гораздо дальше — на другом ложе — и выглядел совершенно спокойным.

— Ждет своей трапезы… Но мы не собираемся кормить его, и госпожа Диона, по-моему, тоже — что бы она ни думала. Однако она уже почти готова сдаться, чувствуешь? Госпожа Диона считает, что может выйти из своего тела и предоставить Гебе принять ребенка, пока сама она будет бродить по цветущему лугу. Но она забыла о Пожирателе Душ. И о суде богов. Она потерпит поражение, потому что слишком скоро отказывается от жизни.

Но Луций уже пересилил ужас и страх, он возвысился над ними. Хватит с него! Парализованные страхом — плохие помощники.

Однако он испытывал странную ревность: это дитя знает о Дионе так много, а сам он — ничтожно мало. Но здесь был виноват только он сам. Ему осталось лишь заглянуть внутрь себя, в глубины своего сердца. Ее присутствие там — когда-то такое неизменное и почти зримое, теперь едва ощущалось; силы Дионы сходили на нет. О некоторых вещах Гелиос ничего не сказал — он еще слишком молод, чтобы знать о женских делах. Борьба за ребенка разорвала Диону. Она истекала кровью там, где этого быть не должно.

Тварь в воротах зевнула, обнажив огромные зубы. Луций подавил мгновенное, сильное желание продемонстрировать ему свое оружие. Зубы — не лучшая защита для человека. Ею был разум.

Если бы он мог войти в душу и ум Дионы или просто встряхнуть ее, заставить вспомнить о своей силе!..

Но Луций понимал: она уже прошла через это. Он очень надеялся на ее служанку. Геба была странным созданием, во многом непредсказуемым, но в одном он был твердо уверен: нубийка обожала свою госпожу. И уж пустила в ход все умение и средства, которые только у нее были, и исчерпала их. Но этого было недостаточно.

Они ничем не могли помочь ей.

Луций отогнал эту мысль, продиктованную отчаянием. У него есть оружие — и он должен суметь воспользоваться им. Эти дети… Да, пока только дети — но какие! Некоторые из них были богами, по крайней мере, думали так. И здесь Антоний, хотя и благоразумно и трезво держащийся в стороне; и Клеопатра во дворце, со своими молитвами и заклинаниями — всем арсеналом богини, заключенной в земную оболочку.