Трон Исиды

Антоний вряд ли выбрал бы Акций для встречи с врагом лицом к лицу. И абсолютно точно он никогда бы по доброй воле не торчал у залива, будучи отрезанным от основной массы своих кораблей, в то время как враг преграждает ему пути с юга, востока и севера. Он выбрал это место из-за одной из крепостей, стоявшей у входа в Амбракийский залив: отличная гавань для кораблей и укрытие для части флота, используемой в качестве линий защиты. Обрывы гор острова Левкада, нависшие на юго-западе, находились в дне перехода от лагеря легионеров. Между островом и лагерем лежала обширная равнина, плавно поднимавшаяся на востоке к горам Акарнании; на ней громоздились камни и колыхалась сочная, но уже слегка опаленная солнцем трава. На западе раскинулось море, а на севере — Греция, стена гор, вершины которых прятались в облаках.

Армия Октавиана стояла между армией Антония и Грецией, у северного входа в залив, а Антоний находился на юге. Октавиан не имел таланта полководца, но некто мудрый помог ему выбрать для лагеря именно это место. Север здесь был защищен стеной гор. Юг предлагал ему равнину, достаточно ровную местность для битвы — если ее не удастся избежать. А сам залив — хотя у армии Октавиана не было численного преимущества — держал Антония в западне, тогда как корабли Агриппы свободно плавали вдоль берега и пресекали все попытки к бегству.

— Ну, мы его пересидим. Мы его выкурим, — сказал Антоний на совете полководцев. — Голубчик ты наш! Думаешь, ты нас запер, взял в тиски, да? На-кась, выкуси! Кое о чем ты еще не знаешь. У меня есть водичка, по которой можно плавать, не рискуя свернуть шею. И безопасная гавань для кораблей.

— Водичка достаточно близко, — согласился Агенобарб. — Но далеко ли ты собрался плыть? Ты забыл про Агриппу? Кстати, у него есть гавань, которой он тоже может воспользоваться, если, конечно, не будет шторма — а в это время года обычно не штормит. И сейчас, когда он отрезал тебя от основной части флота, у него больше кораблей.

— Значит, я буду сражаться с Октавианом на суше, — заметил Антоний. — Я могу углубиться в Грецию, и моя армия больше.

Агенобарб покачал головой. Он был нездоров — как и все в эти дни; воинов изматывали непрекращающиеся вспышки чумы. Он был немолод, но энергичен и ощутил еще больший прилив сил, когда началась война. Но сейчас Агенобарб казался больным и постаревшим.

— Ты хочешь пересидеть их, измотать ожиданием, мобилизовать армии, ударить по легионам Октавиана — а Агриппа со своими кораблями пусть убирается, куда хочет. Мудро. Разумно. Это может сработать. Но я устал, Марк. Я болен. Меня тошнит от сражений, от ожидания, от необходимости жить вдали от Рима.

Все остальные молчали, глядя на него, на свои руки или на карты, разложенные на столе. Они знали каждую линию на этих картах; каждую надежду, каждый шанс — и каждый шаг врага. Антоний был лучшим полководцем, чем Октавиан. И это было известно всем, в том числе Агенобарбу.

— Но здесь не Рим, — сказал он, повторив мысль Луция почти слово в слово — и не только Луция. — Извини, Марк, я тебе плохая подмога. Ты ведь не отправишься в Рим, когда все будет кончено, — и не пытайся убедить нас в обратном. Ты вернешься назад в Александрию. Твой выбор — Восток и восточная царица.

— Ты в этом уверен? — спросил Антоний — осторожно, спокойно, но ноздри его побелели и вздулись.

— Да, я уверен в этом настолько, насколько считаю нужным, — Агенобарб резко встал. — Полагаю, мне лучше уехать.

Антоний неподвижно сидел во главе стола. Никто не решался встретиться с ним взглядом.

Неожиданно он рассмеялся, почти искренне, почти весело.

— Ох, поезжай в любом случае! Твоя любовница, наверное, уже извелась от ожидания, правда? Возвращайся в Рим и передай ей от меня поцелуй. Скажи, что я лично поцелую ее, когда вернусь домой.

Агенобарб уронил голову на грудь. Возможно, это было просто проявлением недомогания. Приступ кашля сотряс его, он взял себя в руки, жестом отмахнулся от желающих помочь ему; повернулся ко всем спиной и вышел из шатра.

В тишине голос Антония прозвучал неожиданно громко:

— Позаботьтесь, чтобы его вещи отправились вслед за ним. Он захочет надеть чистую тунику, когда отправится навестить свою цыпочку.

Никто не засмеялся. Никто даже не произнес ни слова.

— Что случилось? — удивлялся вслух Луций. — Все так стремительно переменилось.

Диона расстилала простыни. Это полагалось делать Гебе, но служанка лежала в лихорадке. Какое-то время казалось, что она умирает, но вскоре Диона заверила Луция, что девушка поправится, если будет угодно богам. Ему почти не хватало присутствия ее темнокожей особы во время этой вечерней процедуры; глаза Гебы были всегда настороженными, словно она так и не привыкла доверять ему. Он же доверял ей всецело. Геба, готовая умереть за свою госпожу, сейчас была вне себя от ярости из-за того, что не может встать с циновки в соседней «комнате» шатра, и, когда Луций вошел туда, бросила на него сердитый взгляд.