— А чего ты от меня хочешь?! Что, скажешь, не так?! Да спроси любую девчонку из тех, что на кастингах тусуются. Каждая верит, что когда-то придет час, и ей скажет кто-нибудь — Карден, Валентине или хоть Стивен Спилберг: милая девушка, только вас у нас и не хватало!
— Угу, или: «Сударыня, не вы ли хрустальный башмачок обронили? Давайте-ка примерим!..»
— Или так. Почему нет? Сказка, а в сказки хочешь верить! Ведь не зря же их столько! Без них, наверное, не выжить. Совсем. Знаешь, в детдоме про своих родителей целые истории сочиняют! И ждут, ждут… Даже если точно помнят и мать-пьяницу, и отца, умершего с перепоя, а все равно сочиняют и верят в это и с теми, кто не хочет играть в эту игру, дерутся насмерть! Потому что без сказки не выжить ни там, ни здесь!
— Не заводись, убедила.
— Еще бы! Короче, подводит меня этот служка к двери, приоткрывает галантно и в спину — толк! Вот, думаю, дебил! И испугалась сразу: вдруг, думаю, какой-нибудь маньяк? Тем более никто особенно из знакомых и не видел, как он меня увел, да и увидели бы — кому какое дело! И времени уже одиннадцатый час… Не по себе мне стало, чего объяснять!
А этот — дверь за мной закрыл, стал рядом с нею, как грум, ручки сложил и в какую-то ведомую ему точку на стене уставился: прямо монумент, только одеколоном зачем-то опрысканный. Огляделась: кресло, маленький столик, в кресле — мужик, грузный слегка, но здоровый, а лица его особо и не разглядишь: свет был сзади, это он мое хорошо видел. Да и свет боковой, были включены только бра, верхний не горел.
В комнате люкса, кроме меня, этого мужчины и парня у меня за спиной, «монумента», никого не было. Но была дверь, ведущая в другую комнату или в ванную, я не знаю: в первый раз я была в таких апартаментах и, если честно, больше не хочу. Ну а дальше — вообще жуть какая-то началась…
«Как вас зовут, милая девушка?» — произнес этот, за столом. Голос у него был странный для такого крупного мужчины: вкрадчивый, ласковый, как у певца из тех, что романсы поют. Но и неприятный чем-то, чем, я сказать не могу, неприятный, и все. Сиплый, вот. «Что вам нужно?» — спросила я, уже поняв, что ни в какой Париж меня приглашать не собираются. Хотя спокойно так спросила. «Это вместо „здравствуйте“? Деловой подход». — «Нормальный», — отвечаю я, а самой все же страшно. Пацанка сопливая, дура безмозглая — поперлась на ночь глядя с Карденом почирикать! Запихнут, думаю, сейчас в мешок, потом в машину и — привет родителям. Тем более, что и родителей-то никаких нет.
— Воображение разыгралось.
— Ну разыгралось, а что? Знаешь, когда за спиной какой-то жлоб маячит, а перед тобой сидит мен с голосом кастрата или сифилитика и фигурой ожиревшего молотобойца… Заволнуешься тут.
«У нас проблема, — заговорил он снова. — Мы потеряли одну вещь. Она в вашем рюкзачке. Эта вещь нам нужна». — "У меня тоже проблема, — ответила я ему в тон.
— Рюкзачок мой потерялся. Вместе с вашей вещью. — Помолчала и добавила:
— Которая вам нужна".
Мужчина ничего сначала не ответил, опешил, что ли, от такой наглости? Только склонил голову по-птичьи набок и произнес высоким голосом, будто сорока: «Вот как?» — «Ага».
Настька, наверное, я дура! Не нужно было так отвечать! Даже не знаю, что меня завело: нет чтобы сказать просто: украли сумку какие-то козлы! Повыпендривалась!
Хотя понятно: уж очень противно, когда… Короче, когда настраиваешься на что-то хорошее…
— На Кардена, например…
— Например. А вместо этого тебя просто строят, как буратину какую: ты нам, кукла, не нужна, нам нужна твоя сумка, мы там вещички свои сложили. Выдай-ка нам их и вали отсюда, и радуйся, что отпустили, а не в печке спалили, как полено…
Вот и сорвалась. Короче, он мне не поверил.
— Не поверил?
— Угу. Не знаю, что там за ценность они уложили и зачем в мою сумку, а только…
Голос у него стал на полтона ниже, вообще превратился в шипение какое-то:
«Потерялся, значит? Вместе с нашей вещью?»
А я снова, как дура, нет чтобы честно покивать: украли, ребята, и знать не знаю, что за вещь ваша там, говорю: «Ага. И с моей». — «Что же у вас там было ценного?» — «Медвежонок». — «Медвежонок?» — «Ага. Плюшевый такой. Он еще головой качает, если ему чего не нравится». — "Плюшевый медвежонок качает головой… — задумчиво так произнес он снова своим шипящим голоском, потом снова:
— Плюшевый медвежонок качает головой…"
Думаю, дурдом какой-то, говорю, стараясь, чтобы вышло развязно; знаешь, я в раннем отрочестве в разные истории попадала и поняла одно: порой чем наглее, тем лучше.
«Ну я пойду, мальчики. Найдется сумочка, подошлю, это без балды», — разворачиваюсь и… утыкаюсь в грудь этому мастодонту. Тот меня схватил, развернул, свел сзади локти так, что больно стало, а этот, в кресле, все повторяет, да еще голос мой пытаясь имитировать, отчего его собственный становится еще противнее: «Медвежонок… Плюшевый такой… Он еще головой качает…»