Тропа барса

Мужчина подошел к окну: улицы и дома внизу терялись в дымке. И ему самому было зябко. Вставал он ровно в шесть, не торопясь принимал ванну, выпивал стакан крепкого чаю, просматривал принесенные для него бумаги; ровно в одиннадцать был завтрак. Сейчас он вспомнил прочитанные донесения, уточнить все для себя неясное можно было теперь же, но… Время завтрака. Привычки этого человека были настолько устоявшимися, что изменить что-то в распорядке его не заставила бы даже начавшаяся мировая война. Тем более война его никак не пугала. Это было его работой.

Мужчина открыл дверцу и прошел во второе помещение. Миновал короткую анфиладу и оказался в столовой. Уселся за укрытый белоснежной крахмальной скатертью стол.

Пробило одиннадцать.

Дверь бесшумно растворилась. Пожилая женщина вкатила тележку и за минуту умело сервировала стол: пшенная каша в тарелке, кусочек свежайшего сливочного масла, крупное, сваренное всмятку яйцо, кусочек белого, еще горячего хлеба с румяной хрустящей корочкой.

Мужчина не проронил ни слова. Повязал салфетку — и вовсе не потому, что был неаккуратен: таков был многолетний ритуал. Намазал желтым маслом горячий хлебец, добавил в кашу ложечку варенья и сосредоточенно приступил к еде. Он ел так, будто выполнял очень важную и нужную работу, получая от этого не просто радость насыщения, но тихое, невосторженное удовольствие. Удовольствие прочности, неизменности мира. Той неизменности, какую создал он сам.

Как только он покончил с кашей и яйцом, женщина внесла на подносе кофейник и чашку. Аромат ячменного кофе разлился по комнате. Мужчина не позволял себе никаких наркотиков, даже таких общепринятых, как кофе или сигареты.

Впрочем, нет: по утрам он разрешал себе стакан крепкого чаю, который составлял всегда сам. Редкие и изысканные индийские сорта из Верхнего Ассама и Дарджи-линга первого мартовского сбора он смешивал с июльского сбора цейлонским, выращенным на высокогорных плантациях Димбулы, и добавлял пятую часть знаменитого северокитайского, из провинции Фуцзянь. Настой этого чая, богатый, насыщенный, густо-янтарного цвета, отличался исключительным ароматом и легкой бархатистостью.

Так стоит ли считать такой напиток наркотиком? Если да, то своеобразным…

Вдыхая аромат, любуясь его цветом, смакуя вкус, мужчина представлял, как десяти-двенадцатилетние девочки на утренней заре нежными пальчиками обрывали с отборных кустов только три избранных листка… Более старшие могли бы и поумствовать, сорвать четыре, а то и пять листиков и тем потерять сортность чая.

К тому же это была традиция.

Столь высокосортного чая в мире собиралось всего несколько десятков килограммов, стоил он куда дороже золота, но… Ведь это была единственная невинная роскошь, какую мужчина себе позволял. Впрочем, было и еще одно исключение: по субботам, вечером, он выпивал либо три рюмки водки, либо стакан хорошего вина, либо бокал хорошего коньяку. Особенно он ценил «Курвуазье» из урожаев девятнадцатого, тридцать второго и сорок девятого годов нынешнего века.

Суббота была днем отдохновения от трудов, чтения. Как воскресенье — временем уединенных пеших прогулок и раздумий. За два установленных себе самому выходных он делал все, чтобы устать от отдыха и в понедельник приступить к работе целенаправленно и с азартом. Но это не был азарт наркомана или игрока; это был хорошо рассчитанный азарт делового человека. Спокойного, неторопливого, умного.

У мужчины в его семьдесят шесть лет было отменное здоровье, никаких иллюзий и всего одна цель: удерживать и укреплять ту власть, какой он обладал.

В остальном он был абсолютно скромен. Вернее, он ценил уют, постоянство и неизменность. Да… Именно постоянство позволяло власти быть неизменной.

Мужчина с удовольствием допил сладкий ячменный кофе, аккуратно промокнул губы салфеткой. Вот теперь можно приступить к делам.

Он не спеша встал, прошел через ту же анфиладу в модерновый кабинет. Уселся за огромный черный стол. Спросил по селектору:

— Кому назначено?

Секретарь перечислил несколько фамилий; все это были очень значимые люди; двое являлись председателями правлений крупнейших банков, один — вице-премьером правительства. Мужчина подумал, сверился со своим планом, произнес:

— Пусть подождут. — Переключился на другую частоту:

— Глостер прибыл?

— Да, Лир.

— Я готов выслушать его рапорт.

* * *

Хотя минуло уже порядочно, Аля порой плакала во сне, yо время лечило и ее.

Бездна перестала ей сниться, но по прежнему виделись, будто наяву, остов догорающего вертолета и тело, одетое во все черное, неподвижно замершее на песке…

…Тогда она действовала как сомнамбула, по наитию. Оказавшись в машине, порылась в куче хлама и обнаружила несколько продолговатых пакетиков. Гончаров пришел в чувство, прошептал: «Не трогай, это взрывчатка!» — и снова впал в беспамятство.