Тропа и Тропа. Миры под лезвием секиры. Книги 1-9

Ради красного словца некоторые факты пришлось, естественно, приукрасить. Теперь он сражался уже не с колченогим и полуслепым калекой, а с царем всех львов, у которого на каждой лапе было не четыре когтя, а четыре раза по четыре. Да и убит чудовищный зверь был не из пистолета, а голыми руками в честном поединке. Сначала Левка пальцем выдавил ему глаз, способный видеть все, что происходит в дальней дали, под землей и за небесным сводом, а затем разорвал пасть, в которой могла свободно поместиться антилопа-ориби. После того как лев издох, из его чрева целыми и невредимыми вышли двенадцать прекрасных девушек, проглоченных накануне.

Певцом Левка был не ахти каким, но арапы слушали его раскрыв рты и затаив дыхание. К сожалению, местное население еще не доросло до понимания юмора, а тем более самоиронии, поэтому неудивительно было, что непосредственно после окончания баллады женщины начинали расхватывать своих детишек и разбегались кто куда.

Цыпф и Лилечка находились еще на дальних подступах к деревне, в которой правила Анаун, когда их встретил почетный эскорт, состоявший из полусотни воинов с копьями, щитами и барабанами.

После того как гостям воздали почести, от которых у них заложило уши и зарябило в глазах, были поданы роскошные носилки, обычно употребляемые только в погребальных процессиях. Таким образом наши путешественники избавились от постылой необходимости по десять-двенадцать часов в сутки переставлять натруженные ноги, зато на них навалилось тяжкое бремя всеобщего раболепия. Отныне Цыпф и Лилечка не могли ни поесть спокойно, ни подурачиться, ни отойти по нужде в сторонку — за каждым их движением следили десятки пар восхищенных глаз.

Правительница Анаун встретила их на пороге своей хижины, имевшей в отличие от остальных деревенских построек не одну, а сразу четыре островерхие крыши.

Лева Цыпф, уже давно раздираемый любопытством, даже привстал на носилках, чтобы получше рассмотреть легендарную женщину.

Честно говоря, считать Лилечкину бабушку красавицей могли только по-детски наивные и невзыскательные туземцы. Это была пожилая женщина богатырского телосложения с топорным лицом лешего, но с добрыми глазами Бабы-Яги. На ее седой макушке косо сидел головной убор вождя, представлявший собой пышную композицию из птичьих перьев, звериных хвостов и раковин каури. Судя по тому, что Анаун все время поправляла это великолепие, носить его слишком часто было не в ее привычках.

Одета правительница была просто: в серенький халатик больничного типа, перепоясанный неброской кастильской шалью, да в плюшевую кофту примерно шестидесятого размера, вышедшую из моды еще до рождения Лилечки. Наряд завершали стоптанные комнатные тапочки.

Вслед за Анаун шла свита, состоявшая преимущественно из тучных, в пух и прах разодетых чернокожих красавиц, кожа которых лоснилась от хорошей жизни. Когда правительница заговорила, все они рухнули ниц и сразу стали похожи на стадо сытых тюленей, отдыхающих на лежбище где-нибудь в районе Камчатки.

— Где же ты, рыбка моя, пропадала? — произнесла Анаун мягким певучим голосом, словно предназначенным для исполнения русских народных песен. — Я ведь за тобой гонцов раз десять, наверное, посылала. Говорят все в один голос, что ты как в воду канула. Золотые горы за свою внученьку сулила, да все напрасно. Видать, далече тебя от родного дома носило?

— Долго рассказывать, бабушка, — ответила Лилечка, соскакивая с носилок.

— Ну иди, я тебя, милая, расцелую! — раскрыла объятия Анаун.

Когда долгие взаимные лобзания окончились (бабушка целовала внучку главным образом в лобик и макушку, а та ее во все три подбородка поочередно), старшая представительница рода Тихоновых умильно спросила:

— Небось, скучала по мне?

— Ясное дело, скучала.

— Каждый день?

— Ну не каждый, — призналась Лилечка, — но часто.

— Штаны, значит, теперь носишь? — Бабушка критически осмотрела внучку.

— И штаны ношу, и пистолет. А посмотри, какое белье на мне. — Она расстегнула рубашку, демонстрируя лифчик будетляндского происхождения.

— Не иначе как заграничный, — бабушка покачала головой не то с завистью, не то с осуждением. — Я таких кружевов отродясь не видывала,

— И не увидишь, — рассмеялась Лилечка. — Их только лет через двести научатся делать.

— Что же ты музыкальный инструмент не захватила? — поинтересовалась бабушка. — Мы бы с тобой частушки спели. А не то тут скука кромешная… Аль нести тяжело было?

— Инструмент наш, бабуся, за тридевять земель отсюда остался. Ничего, мы и под барабан споем,

— А это кто с тобой? — Анаун перевела, наконец, взгляд на Леву Цыпфа, сидевшего на высоких носилках, как петух на жердочке. — Важный такой, в очках… На счетовода похож.

— Это мой друг, — ответила Лилечка несколько уклончиво.

— Хахаль, что ли? — не унималась бабушка.

— Ну как тебе сказать… — замялась внучка. — Между нами ничего нет, но он мне нравится. Может, и обвенчаемся, если все нормально будет.

— А сейчас, стало быть, ненормально? — Бабушка поджала бесцветные губы.