Тропа предела

Затем разобрали по кусочкам еще одно судно — погибший миноносец; с него сняли рулевое устройство и турбодинамо. Практически, на новой шхуне не было ни одной значительной детали, купленной специально — все, вплоть до медных иллюминаторов и якорей, было снято с мертвых судов.

Так из обломков отслуживших свое кораблей и чистого энтузиазма ученых, рабочих и инженеров был создан «Персей». В ноябре двадцать второго года шхуна была спущена на воду, и на ее грот-мачте забился брейдвымпел: синее поле небосвода и семь звезд созвездия Персей, никогда не заходящего в Северном полушарии.

«Персей» честно отработал почти двадцать лет; ему доводилось подниматься выше восьмидесятого градуса, то есть в области, достигнутые не всеми ледоколами, довелось принять участие в спасении в 1928 году экспедиции генерала Нобиле…

И уж конечно, такое судно, как «Персей», не могло умереть, сгнивая на корабельном кладбище. В июне 1941 года, за неделю до начала войны, «Персей» вышел в свой юбилейный, девяностый рейс. Сообщение о начале войны пришло вместе с приказом о передаче судна военному командованию. 10 июля в Мотовском заливе «Персей» встретил группу немецких бомбардировщиков. Семь самолетов одновременно атаковали судно, не имевшее на борту ни одного орудия.

«Персей» затонул на мелководье в бухте Эйна; экипаж успел покинуть гибнущее судно. Но и обезлюдев и получив смертельные пробоины, «Персей» продолжал служить фронту, отвлекая на себя атаки бомбардировщиков: приливные волны постоянно перемещали корпус «Персея» по грунту, и немцы еще долгое время продолжали бомбить его, считая живым.

Но и на этом не закончилась работа удивительного судна. Собранный в 1922 году буквально из кусочков, разрушающийся сейчас «Персей» словно высвобождал вложенную в него любовь, которая связывала эти куски, и возвращал ее людям. Изуродованные остатки корпуса «Персея», лежащие на мелководье и выступающие над поверхностью воды, послужили фундаментом причала, к которому швартовались военные транспорты до самого конца войны…

…И вот сейчас эта легендарная шхуна шля у меня прямо по курсу. Почему-то мне даже не пришла в голову мысль о том, что это может быть копия старого корабля; я лишь подумал, не приключилась ли со мной какая-то широкомасштабная — галлюцинация. Впрочем, рядом стояла Юля, держась за край штурманского столика, и она видела то же, что и я. Я взглянул на пульт — «Персей» давал четкую отметку на экране радара.

— Туман опять… — прошептала Юля, и по голосу ее я понял, что ей жутко.

И точно — туман, теперь уже явственно зеленоватый, колдовской, поднимался прямо от воды, заполняя провалы меж волнами, грозя вновь залить палубу нашего парохода. Изображение (не могу назвать это иначе) за стеклами рубки подернулось дрожащей пеленой. Компас вдруг заволновался, раскручиваясь то в одну, то в другую сторону; зеленые цифры на эхолоте, до того уверенно показывавшего глубину метров сто — сто двадцать, замигали. В довершение ко всему «поплыла» ниточка береговой линии на экране радара, расползаясь в смутное пятно. Только одна яркая точка — отметка «Персея» — уверенно оставалась на месте.

Пароход сильно качнуло — тяжелая волна, едва не положив судно на борт, развернула его градусов на тридцать (ориентироваться по компасу было уже невозможно, но именно на такой угол съехала к северу отметка «Персея»). Почти не задумываясь, я развернул пароход вослед шхуне, уже невидимой сквозь туман, уходящей к горизонту в сторону заката…

Что-то было еще — я был настолько занят тем, чтобы удерживать пароход в кильватере за «Персеем», что не заметил, когда случились новые перемены.

Ветра уже не было, море вдруг оказалось спокойным и свободным от тумана. Я увидел сначала только то, что приборы успокоились, что на экране радара появился кусочек береговой линии — не то острова, не то мыса; именно к ней уверенно шел «Персей». Лишь потом я поднял глаза.

Как ни странно, все еще был закат. «Персей» шел почти прямо передо мной, и паруса его розовели и золотились в последних солнечных лучах. А солнце садилось позади высокого острова, — мне вдруг показалось, что я различаю пенящийся прибой, и светлые леса над обрывами береговых скал, и Город: высокие башни и легкие арки мостов, белый, чуть розоватый цвет яблонь и пурпурные листья персиков под белокаменными стенами… Остров был… музыкой; я не слышал и не мог разобрать ее; она звучала где-то внутри самого моего существа, как особое настроение и ощущение глубокой красоты. Кажется, я никогда не испытывал желания более сильного, чем желание идти туда, охватившее меня в этот миг. Впрочем, это было не желание даже, но — устремление…

Потом снова что-то изменилось, и вместо открытого моря я увидел скалистый берег, заросший темным еловым лесом. Вода была совершенно спокойна, и я без удивления уже понял, что мы — в озере.

7

И по-прежнему пламенел на горизонте закат.