Тропа войны

Вероятно, это подражание было настолько удачным, что один встречный индеец окликнул меня: «Уаконо!»

— Ну, в чем дело? — спросил я по-испански, что несколько удивило индейца. Однако он понял меня и сказал:

— Ты слышишь призыв, Уаконо? Что же ты не идешь на совет? Хиссо-ройо уже там.

Я понял эту фразу благодаря жестикуляции индейца и потому, что случайно мне были известны слова «призыв» и «совет». Однако вторично ответить по-испански я не решился и был в растерянности, как мне избавиться от этого непрошеного собеседника. Мне пришла в голову блестящая мысль: приняв величественный вид, я сделал ему прощальный знак рукой, как будто мне неприятно было, что нарушили мои размышления.

Индеец нерешительно отошел, изумленный поведением своего приятеля, а я вскоре смешался с толпой, окружавшей большой костер.

Встреча с индейцами убедила меня, что совет еще не состоялся, и, стало быть, я вовремя явился в лагерь. Но где же Изолина?

Может быть, ее держат отдельно от других пленниц и она вовсе не в палатке, а спрятана где-нибудь в роще до окончания совета.

Последнее значительно облегчило бы выполнение моего плана. Все мужчины, вероятно, ушли на совет, и, возможно, я застану Изолину одну. Но если даже при ней окажутся пять-шесть стражей, я легко с ними справлюсь при помощи моих двух револьверов. Приободренный такими мыслями, я проскользнул в рощу и принялся за поиски.

К счастью, деревья росли довольно редко, и я мог двигаться без всякого шума. Предположение мое оказалось неверным: не все мужчины пошли на совет. Многие из них сидели у костров вместе с пленницами.

Вся моя кровь закипела, когда я увидел, как эти негодяи обращаются с несчастными рыдавшими женщинами. Мне страстно захотелось броситься к этим беспомощным жертвам, но меня удержала мысль, что это помешает мне спасти Изолину.

Индейцы не обращали на меня никакого внимания. Обойдя всю рощу, я нигде не нашел своей невесты. «Вероятно, она в палатке», — окончательно решил я и быстро направился туда.

Подкравшись к задней стороне палатки, я осторожно раздвинул ветки деревьев и заглянул внутрь.

Передо мной была Изолина, но от волнения я не сразу увидел ее.

Костер уже не пылал. Он горел ровным светом, бросая на весь лагерь фантастический красноватый отблеск. Вокруг костра сидели около двадцати дикарей, татуированных и облаченных в национальные костюмы. Очевидно, это были члены совета.

Остальные индейцы толпились несколько поодаль от них. Против входа в палатку на возвышенном месте сидела Изолина со связанными ногами. Руки у нее были свободны. Лицо было обращено к судьям, так что я его не мог видеть.

За костром напротив Изолины стоял белый конь степей.

Отдельно от всех стоял Хиссо-ройо. Этот белый имел, безусловно, более кровожадный и дикий вид, чем сами команчи. Он тоже был татуирован. На лбу его красовалось изображение мертвой головы и костей, придававшее ему еще более свирепое выражение.

Но где соперник Хиссо-ройо? По-видимому, он еще не явился, а может быть, как сын предводителя, ожидал начала заседания в палатке.

Принесли длинную трубку, которую каждый из членов совета, затянувшись, передавал своему соседу, пока трубка не обойдет весь круг.

Я знал, что это означало открытие заседания.

Место, где я стоял, оказалось очень удобным для наблюдения. Я мог видеть все, оставаясь совершенно незамеченным.

В эти минуты мои мысли работали с необыкновенной силой. Я сразу схватывал всякую подробность, имевшую отношение к выполнению моего плана.

В первую же минуту мне стало ясно, что выкрасть пленницу на глазах всей этой толпы невозможно. А взять ее надо только открыто при помощи какой-нибудь смелой выдумки. Броситься теперь же к ней, освободить ее и бежать вместе? Но нет, этого делать нельзя. Она была слишком близко от Хиссо-ройо, который мог одним ударом ножа убить меня не месте.

Я тут же отказался от этой мысли, вспомнив к тому же совет Рюба: ничего не делать поспешно.

Я зорко следил за всеми, временами бросая взгляды на Изолину.

Робко оглядываясь по сторонам, она наконец повернулась и ко мне. О, радость, лицо ее не было обезображенным! Воцарившееся на время молчание было прервано голосом глашатая, объявившим об открытии заседания. Все происходило так торжественно и в таком порядке, что, если б не варварские лица и дикие костюмы, можно было вообразить себя на заседании суда в каком-нибудь европейском городе. Глашатай трижды громко произнес имя Хиссо-ройо. «Белый индеец» выступил вперед, выпрямился и, сложив на груди руки, остановился в ожидании.

После непродолжительного молчания один из членов совета, очевидно распорядитель, встал и знаком пригласил Хиссо-ройо говорить.

— Братья! — начал Хиссо-ройо. — Речь моя будет короткой. Я предъявляю свои права на эту девушку и белого коня. Девушка — моя пленница и, следовательно, должна принадлежать мне. А конь — моя законная добыча. Кто может оспаривать мое право?

Хиссо-ройо умолк, выжидая.

Распорядитель снова поднялся и сказал:

— Хиссо-ройо предъявил свое право на мексиканскую девушку и белого коня. Пусть он скажет теперь, чем обосновывает это право.