Тропами карибу

Правда, учет не всегда ведется одинаковыми методами, и, возможно, первая цифра грубо занижена, а вторая — завышена. Тем не менее скачок в увеличении поголовья несомненно был. Но вот беда: площадь зимних пастбищ оставалась неизменной. Как сообщают в своей книге «Дикие животные Аляски» доктор Старкер Леопольд и доктор Фрейзер Дарлинг, уже в 1953 году эти пастбища, по-видимому, были сильно истощены. К 1957 году лишайниковый покров на них был вытоптан, прорван, замят, но олени упорно паслись на одних и тех же местах и не хотели перебираться на хорошо сохранившиеся пастбища. В том же году служба охраны диких животных и рыбных богатств была вынуждена не только отказаться от истребления волков в районе Нельчина, но и объявить его своеобразным волчьим заповедником и запретить в нем отстрел волков. Другими словами, на нельчинских пастбищах волк был взят под защиту закона, тогда как прежде с ним велась беспощадная борьба.

Этот поворот на сто восемьдесят градусов был вызван опасением, что численность оленьего стада может превысить возможности его прокорма в зимних условиях. После многих лет борьбы с волками административные органы увидели в волке полезный, более того, необходимый регулятор процесса размножения оленей и отказались от программы его уничтожения. Это был колоссальный шаг вперед в общественном понимании того, где кончается действительная охрана диких животных и начинается безрассудное избиение козлов отпущенья.

Как-то ночью произошло жутковатое, как наважденье, событие: к нам на гору поднялся большой волк. Мы обнаружили его следы утром на свежевыпавшем снегу; они вели вверх по тропе к бараку и загону. Возможно ли, что вместе со стаей, рыскавшей по округе, бегал Курок и что он решил «заскочить домой», когда стая пробегала мимо? Однажды нам уже показалось, что он приходил ночью, но тогда не было снега и мы не обнаружили никаких следов.

7 октября мимо нас прошел последний олень. Для нас это была последняя из миграций, как удары пульса отмечавших время нашего пребывания в Арктике.

В одной стае с волками

Теперь, когда Тутч выходила с нами на прогулки, возникли новые трудности. Она побаивалась волков, стремилась командовать ими и страшно ревновала нас к ним. И вот однажды случилось то, чего мы больше всего боялись: она увела волков гулять и потеряла их.

Вернулась она до того довольная собой, что нам невольно пришла в голову мысль: уж не сделала ли она это нарочно?

Мы отправились искать их и разошлись в разные стороны. Пригорюнившись, сидела я на какой-то горной гряде, как вдруг волки окружили меня, мягко тычась носами мне в ноги и тихонько скуля — признак обеспокоенности случившимся.

Впрочем, они отлично сумели бы заблудиться и сами. Это уже было с ними однажды, еще до того, как Тутч стала выходить на прогулки. Мы бродили по незнакомой местности. Внизу под нами, в ивняке, шумела река; должно быть, решив, что это их родная река и теперь все просто, волки побежали от нас под гору и пропали. Когда мы наконец собрались все вместе, они были вне себя от радости, Казалось, их радость была прямо пропорциональна тому нервному напряжению, которое владело ими, пока они блуждали одни. Волки не отходили от нас ни на шаг и, лишь завидев родную гору, побежали вперед.

Им всегда было важно, чтобы на прогулке присутствовал каждый член стаи.

Если Крис, не дожидаясь меня, выпускал их из загона, они мчались под гору за ним следом, но затем, спохватившись, неслись обратно разыскивать меня. Если он уходил вперед один и я выпускала их без него, они сбивались кучкой вокруг меня и не думали отправляться на прогулку, прежде чем я не обласкаю каждого.

Волки подпрыгивали, чтобы поцеловать меня, и их хвосты при этом волновались, а когти невинно царапали мне щеки.

Когда Тутч стала выходить вместе с нами, на нас свалились две смехотворные обязанности. Во-первых, мы должны были защищать пятерых взрослых волков от собаки. Они лезли к ней целоваться, а она хватала их зубами за морду и не отпускала. Помимо того, кому— либо из нас приходилось садиться на землю и принимать на себя все те бурные ласки, которые они не смели излить на собаку. Волки прямо-таки изнемогали от любви.

Тутч была не в ладах и с «нашим» вороном. Восемнадцать воронов, постоянно державшихся возле нашей стоянки, улетели, возможно, обнаружив где-нибудь труп оленя. Лишь один из них предпочел избрать своей резиденцией склон Столовой горы, где он подбирал объедки. Он сопровождал нас на прогулках и, как все вороны, любил общество волков. Когда мы доходили до открытых песчаных отмелей, ворон затевал игру. Подпустив к себе волков футов на шесть, он отлетал и снова поджидал волков. Это была воронья игра в салки, и он был способен играть в нее десять минут подряд. Когда волкам это надоедало, ворон сидел на месте и каркал, пока они снова не подбегали к нему.

Однако с Тутч у ворона была вражда. Должно быть, собака портила ему жизнь у нас на горе. Он держался от нее подальше, чтобы она не могла захватить его врасплох, и, каркая, пикировал на нее сверху.